Косой отличался от своих сверстников – он был из тех, кто задаёт вопросы. Учитывая в каком он мире жил до этого, не удивительно. Он не глотал информацию, а пережёвывал, как мясо на сухаре. Особенно новую. Мир-то ведь другой, да и всё здесь иное. Со временем он услышал на одном из уроков, что его манера мышления называется "диалектической логикой". О как. Не вляпался бы сюда и не узнал. Да и слово длинное, и звучит красиво. Да и важно, к тому же. В общем, появился повод втыкать термин и к месту и нет.
А вот Лёшка Проныра – его брат – иногда просто не понимал, зачем тот спорит с учителем, а потом снова и снова приходит слушать уроки. Ведь если не согласен – не слушай. Но Косой был устроен иначе. Он не соглашался – потому что точно знал. А слушал – потому что ценил разум и возможность поспать в безопасности. Тут ведь целая толпа охранников, штаны протирает.
В тот день, сразу после дневных уроков, Косой вдруг заявил:
- Лёха, надо это дело отметить.
- Какое ещё дело?
- Учитель пустил меня во двор. Я теперь официально могу слушать уроки, а не висеть за окном, как летучая мышь.
Раньше он сидел на самой верхушке кирпичной стены — там, где ветер пронизывает до костей, а пыль садится на ресницы. До класса было далеко, звук доносился смутно. Часто Иван Матвеевич вообще держал окна на замке: мало ли, с улицы что влетит – лай, топот, крик – и всё, внимание детей к чёрту. Но с какого-то момента, поняв, что Косой постоянно подслушивает снаружи, он стал оставлять одно окно приоткрытым. Молча, без лишних слов. А теперь и вовсе предложил зайти во двор.
Это был жест. Доверие. Уважение. И Косой это понимал.
Мир вокруг был неспокойным, вывернутым наизнанку. В этом хаосе школа для многих была не местом знаний, а своего рода ярмаркой невест и женихов. Родители гнали детей за парты не ради учёбы, а, чтобы потом легче пристроить в семью. Особенно девочек. Умение читать и складывать трёхзначные числа многими считалось почти чудом – сродни волшебству.
Кому, скажите, нужна культура, когда на ужин нечего положить в миску?
И всё же – школу посещали. И дети из бедных семей, и из тех, что получше обустроены. Где бы ни жили люди, сравнения всегда будут: у кого куртка поновее, у кого в ранце хлеб не серый, а белый. И даже тут, в оторванной от мира подола, кастовость никуда не делась.
А потом произошло вот что. Лёшка увидел, как брат зашёл в лавку старика Вана – того самого, что торговал сухарями, кислой репой и иногда редкими сигаретами.
- Одну, с фильтром, – спокойно сказал Косой.
А что, презент должен быть не просто дорогим, а с наворотами. А гаджетов здесь нет. Мясо учитель себе и сам мог купить. Короче, всё самое вредное и бесполезное, самое дорогое.
- У меня хорошие, – важно кивнул старик. – Без всякой дряни. Чистый табак, как в старину.
Одна такая сигарета стоила сто рублей. Не копейки. Блин, на что бы полезное, но тут дело принципа.
Проныра вытаращил глаза:
- Брат, ты чё, сдурел? Зачем тебе сигарета?
- Учитель пустил меня во двор. Понимаешь? – Косой улыбнулся уголком рта. – А я не привык брать что-то просто так. Он любит курить. Вот я и решил отблагодарить по-человечески.
Да тут все любят, если средства позволяют или работаешь на шахте. Роскошь. Это типа местного Айфона.
Всегда был таким. Относишься к мне по-доброму – отвечаю тем же. Без лишней суеты.
После уроков, когда все расселись по лавочкам во дворе, разложили еду, кто-то достал засохший пирожок, кто-то капусту, Ярослав и Лёха подошли к Ивану Матвеевичу. Тот как раз доедал жареную капусту с кусочком моркови.
- Это вам, – сказал Косой, протягивая сигарету. И широко, как умел, ухмыльнулся.
Он не отверг её. Но мягко, почти по-отечески, дал понять Лёшке: держись на расстоянии.
- Нечего тебе тут дышать этой дрянью, – пробурчал Иван Матвеевич, поднеся сигарету к губам. – У тебя, парень, организм ещё молодой, растущий. Ему не табачный дым, а свежий воздух нужен.