- Спасибо, учитель…
Он едва заметно улыбнулся. Внутри его необычного внутреннего мира — дворца памяти и странных сил – тихонько звякнули жетоны благодарности. Два сразу. И пусть это были лишь крохи, он почувствовал, как в груди разливается тёплое чувство.
"Похоже, мои старания всё-таки не прошли даром", – подумал он с удовлетворением.
И неважно, за что именно его поблагодарили – за знания, за старание или просто за то, что наконец замолчал. Главное – это было искренне.
Лёшка, вытянув лицо, как у провинившегося школьника, пробормотал с укоризной:
- Ты можешь, ну хоть раз, не затягивать этот чёртов урок?
Но прежде чем Ярослав Косой успел раскрыть рот, в дверях появился учитель. В одной руке он держал миску с парящим рисом, а в другой – ложку. Сделав пару шагов вперёд, он осмотрел класс усталым взглядом и, стараясь говорить, как можно спокойнее, произнёс:
- Ярослав, понимаю, ты увлёкся, бывает. Но держать класс после окончания занятий…. Ну, это нехорошо. Дети устают, да и сам себя гробишь. Перенапряжение – штука подлая.
Ярослав сдвинул брови. Он не заставлял никого оставаться – он просто… обучал. Он ведь только хотел, чтобы ученики искренне поблагодарили его за знания. А благодарность – это уже и заработок. Вполне прагматично. Только оказалось всем насрать на его знания.
- Нет-нет, – бодро отозвался Ярослав, – готов посвятить образованию всю свою жизнь! Если ради этого придётся задержаться – да хоть до ночи, только рад!
Да, правильных выводов он так и не сделал.
От этих слов учитель чуть не подавился рисом и громко закашлялся, кряхтя как дед на морозе. Но, глянув на Ярослава, который стоял с выражением честного фанатика, махнул рукой и пробурчал:
- Ну, ладно…
А тем временем двое учеников, что ранее осмелились поблагодарить Косого за "закрытие урока", даже не подозревали, что сами подписали себе приговор. Ведь кто благодарит – тот, значит, ценит. А раз ценит – надо учить его ещё больше. И ещё глубже.
В таких случаях старая поговорка приходит на ум: "Молчи – целее будешь".
***
Поздним вечером. У городских ворот.
На обратном пути Лёшка шёл, обиженно фыркая. Молча. Даже не глядя в сторону Ярослава. Хотя изначально у него был вполне милый план: после занятий прогуляться вместе, попить чего-нибудь горячего у перекупов, посплетничать. Но нет. Кто-то решил устроить им марафон по выживанию на пустой желудок.
Когда они проходили мимо облупленного ломбарда у самых городских ворот, Лёха вдруг резко дёрнул Ярослава за рукав:
- Глянь, вон туда.
Ярослав обернулся и замер. У входа в ломбард, слегка поёживаясь от ветра, стояла Лариска. Она о чём-то разговаривала с владельцем лавки – пухлым мужичком с лысиной, покрытой пятнами пота.
- Эти серьги... они очень ценные. Может, вы всё же сможете дать за них побольше? – тихо и как-то неловко просила Лиза.
Лавочник растянул губы в неискренней ухмылке:
- Да вы их вообще не закладывайте, красавица… Зачем вам…
Он резко осёкся, будто язык проглотил. Его глаза расширились – он увидел, как к нему целеустремлённо направляется Ярослав. У него в городе уже была репутация, и не просто какая-то там слухами обросшая – после вчерашнего инцидента о нём знали все. Особенно после того, как он отправил в мир иной одного из самых отпетых подонков этого места. Причём с таким спокойствием, будто вымыл руки перед ужином.
Лавочник побледнел. Если Лариса теперь связана с Ярославом, значит, трогать её – всё равно что пощекотать тигра в зоопарке палкой. Он машинально сделал глоток воды, надеясь скрыть своё трепетание. Но руки у него всё равно чуть дрожали. Он даже не был уверен, подслушал ли Косой его слова, но на всякий случай решил притвориться мебелью.
Улица постепенно пустела, ветер гонял пыль по булыжной мостовой, а вечернее солнце окрашивало всё вокруг в ржаво-оранжевые оттенки. Ярослав, ссутулившийся под тяжестью собственных мыслей, аккуратно отсчитал из потрёпанного кошелька три тысячи сто рублей – и аккуратно вложил купюры в дрожащую ладонь Лариски. Она стояла чуть поодаль от ломбарда, застегнув куртку до самого горла и не в силах смотреть в глаза.
- Тебе не нужно продавать свои вещи, – негромко сказал Ярослав. – Это за три таблетки, что ты дала мне тогда, той ночью.
Он говорил спокойно, но взгляд у него был тяжёлый, почти упрямый. Он не привык к заботе, и уж тем более – к тому, чтобы кто-то впрягался за него просто так, без выгоды.