— Но кто? Кто тогда?!
Богдан и Багатур
Императорская резиденция Чжаодайсо,
24 день шестого месяца, шестерица,
поздний вечер
Вечером накануне отчего дня большинство ордусян старалось пораньше покончить и с делами, и с отдыхом, потому что назавтра спозаранку предстояло много ответственных и серьезных хлопот. Воздействие благородно деловитого конфуцианства сказалось и здесь; издавна светский распорядок жизни сложился так, что, вне зависимости от вероисповедания, люди проводили седьмой день недели с семьей.
Будь ты мусульманин или христианин, иудей или буддист – считалось в высшей степени аморальным не посетить в отчий день свой храм, не отстоять, скажем, заутреню и не подать батюшке кучку поминальных записок. Этот же день, сообразуясь с календарем своей веры, правильным считалось отдавать и посещению кладбищ, чтобы, если пришла пора, прибраться на могилах предков, принести их духам полагающиеся по сезону жертвоприношения, или хотя бы пару раз в году посидеть в тиши и подумать, например, о бренном и вечном, о круговороте колеса перерождений и неизбежном конечном торжестве нирваны…
А после, из храма или от усыпальниц – домой, и из дому уж до утра первицы ни ногой. Если путь занимал менее двух – трех часов, то обязательно не просто домой, а к родителям домой, чтобы хоть раз в неделю послужить тем, кто произвел тебя на свет и вырастил, как умел, не коротеньким письмишком, впопыхах кинутым по проводам электронной почты, не пятиминутным отчетом по телефону: «У меня порядок! Будьте здоровы!», а честно, от души, с метелкой, половником и книгой. Ну, а если родители жили далеко, то – просто домой, к женам, к детям, к неторопливой умиротворенной беседе о самом главном в человеческой жизни: какой суп хотел бы глава семьи откушать завтра, чем земляничное варенье лучше клубничного, как малышка сделала свой первый шажок, где провести отпуск…
Все ныне здравствующие предки Богдана по мужской и по женской линиям проживали в Харькове, и летать туда вместе с Фирузе каждую неделю он, к сожалению, не мог. А уж в другой улус, в Ургенч к предкам жены – и подавно не напрыгаешься, тут целое дело; два-три раза в год навестишь на несколько дней, и то слава Богу. Обычно Богдан и Фирузе после возвращения домой – он сразу из церкви, она прямиком из мечети, ведь на Александрийских кладбищах у них у обоих, слава тебе, Господи, хвала Аллаху милостивому, милосердному, никого пока не было, — тратили часа четыре на обстоятельное, каждый за своим компьютером, писание писем многочисленным родственникам. И лишь затем – к обеденному столу, а уж из-за стола, еще часа через два, либо с новым литературным журналом на диван, либо со спицами в руках поближе к телевизору, уютно мурлыкающему об успехах посевной, или новой серии экспериментов на международной орбитальной станции, или посещении великим князем Фотием Третьим новой физ-мат школы для слепых от рождения детей… А там, глядишь, и ночь, и долгожданные супружеские объятия, особенно страстные и сладкие после омывшей душу утренней молитвы и спокойного, домашнего дня.
Но подчас жизнь вносит свои коррективы даже в самое святое. Жизнь, как известно, дама своенравная. Еще Конфуций высказывался о ней в том духе, что, мол, пока человек еще предполагает, она уже все давно расставила по своим местам.
Плывущее в серой мороси вечернее шоссе было почти пустым, и Баг гнал так, словно умирающего спешил доставить в больницу. Длинный, шагов на полста, мутный шлейф размолоченной влаги тянулся сзади, словно цзипучэ дымил. Богдан, время от времени поводя головой и чуть ежась от узкого, но злого потока мокрого воздуха, рвущегося в приоткрытое окошко, то и дело посматривал на часы. Когда Баг, не сбрасывая хода, облетал какую-нибудь заблестевшую в свете фар повозку, Богдан судорожно хватался за поручень. Он водил свой «хиус» не так. Совсем не так.
— Успеем? — отрывисто спросил он.
— Обижаешь, — сквозь зубы ответил Баг. Помолчал, свирепо обгоняя длинный, как подводная лодка, двухэтажный рейсовый автобус; из ярко освещенной хвостовой части второго этажа – оттуда, где буфет – сидящие за столиками закусывающие подданные принялись показывать сверху на цзипучэ пальцами, о чем-то оживленно заспорив. «Спорят, разобьемся мы, или нет», — подумал Богдан. Автобус мелькнул и провалился во мглу позади, и только сама эта мгла, вздыбленная широкими ухватистыми шинами, подсветилась молочным, быстро слабеющим свечением от его фар.