— Не сердись, но он правда вылетел.
— Никто не вылетел! — крикнул тогда Монте.
Катрина хотела еще что-то сказать, но он схватился за меч:
— Зарублю!.. Никто не вылетел!
И он оттолкнул рукояткой меча Катрину. Пруссы с одинаково серьезными лицами глядели на лежащую на полу Катрину.
— Катрина… Прости меня… Неужели и правда вылетел голубь?.. — бормотал совершенно обмякший Монте.
Смеркалось. Монте сидел один, вдалеке от шумного лагеря, возле угасающего костра Гирхалса с закрытыми глазами, и казалось, что он временами дремлет. Из кучи огнища торчали выжженные, пустые доспехи; они валились набок и наконец с грохотом рухнули. Монте снова закрыл глаза.
«Ты сильно изменился, Генрих. Что с тобой происходит?»
— Ничего, только меня бросает в жар.
«Ты прячешься от людей. Но ты пришел ко мне, когда меня уже нет… Пришел печальный и униженный. Но кто будет унижен здесь, на земле, тот будет возвеличен там, на небесах».
— Я не хочу быть унижен здесь и возвеличен там. Быть может, я плохой христианин, учитель? Но в том, чего мне не дано постичь разумом, я не могу не сомневаться. И я, смертный человек, смею сомневаться, существует ли посмертная жизнь. Я хочу только знать, что означает все это — вода, трава, огонь, кровь и моя несчастная Пруссия.
«Fides quaerens intellectum»[5], — говорит, качая головой, Гирхалс. — Я понимаю, что твоя вера ищет разума… Но одна истина заключена в откровении, другую ты видишь в этом временном и злом мире — естественный разум природы, и тогда, Генрих, в тебе восстает мятежная душа… Скажи же прямо: вот те выводы, к которым привел меня разум философа, однако, поскольку бог не может ошибаться, я принимаю истину, которую открыло нам святое писание и которую так ревностно утверждает на земле наш Орден, и потому я придерживаюсь веры всеми силами своей слабой души…»
— Но, учитель! На что мне тогда разум, на что мудрость, которую я обрел у вас, если на все годится один и тот же ответ?
«Генрих, я вижу, что твой чересчур развитый разум становится для тебя пагубным, ибо тебя уже одолевают сомнения, и через них ты не видишь больше священной, божественной истины».
— Но почему же я не могу следовать своему разуму, своему сердцу — таким, какими мне их дал сам господь бог?
«И все же, Генрих, следуй за щитом веры, ибо он основа всех добродетелей, без веры, как говорит святой Августин, сохнет любая добродетель, подобно суку, утратившему связь с корнями».
Монте сидел, опустив голову, а Гирхалс был лишь расплавленной грудой доспехов.
«Я не хочу быть тебе судьей даже тогда, когда я больше всего обижен. Ты сам осуди или оправдай себя. Но что с тобой делается?»
— Ничего… ничего… Меня только жжет огонь.
Катрину трясла лихорадка. Монте стоял у входа в палатку с принесенной водой. Но Катрина отвернула голову, а потом, вглядевшись в него, как сквозь туман, боязливо воскликнула:
— Кто ты такой? Что ты будешь со мной делать?
— Я принес тебе воды.
— Нет, я не стану пить. Ты хочешь меня отравить. Я знаю, — улыбнулась Катрина, — ты пришел за моей грешной душой.
— Это я, Катрина. Это ведь я, Генрих!
— А, Генрих Монте. Великий вождь пруссов. Так, значит, и мне придется тянуть жребий? Ага, ты боишься меня? Отстань, я хочу вернуться в Магдебург.
Катрина снова отвернулась от Монте. Нагнувшись над ней, он что-то нашептывал ей на ухо, но Катрина ничего не слышала.
Ей казалось, что она опять стоит в звоннице Магдебургского собора рядом с Монте и ветер теребит прилипшие к железному переплету голубиные перышки. Звонница накренилась набок, как подрубленное дерево. И Катрина внезапно увидела застрявшего в решетке переплета голубя. Монте старается вызволить его, он тянет к себе голубя, и Катрина хочет ему помочь. Однако оторванная голова голубя остается в решетке.
Гирхалс издалека печально улыбается.
— Где Александр? — тревожно восклицает Катрина.
Гирхалс разводит руками и показывает на голову голубя:
— Зачем вы так поступили?
Катрина вцепилась в руку Монте и шепчет:
— Бог милостив. Я помолюсь, чтобы он нас простил.
— Зачем вы так поступили? — спрашивает Гирхалс в келье, глядя на них, лежащих на полу.
Катрина вскакивает, накидывает на себя плащ и бросается к Гирхалсу, но вместо него она видит лишь пустые, выгоревшие доспехи.
— Это ты, моя сестра Катрина? Ты продала свою душу дьяволу. Прочь от меня!