— Господи, не дай погибнуть твоему народу!
И епископ, сняв усыпанное драгоценными камнями распятие, повесил его над алтарем. Двери грохотали, словно огромный барабан, горожане срывали с себя драгоценности, украшения, одежды и складывали все это у подножия распятия, взывая:
— Господи, не отрекись от нас, грешных! Сжалься над нами!..
— Господи, я закуплю целую сотню индульгенций!
— Спаситель… я твоя невеста!
Тощий, оборванный юноша протиснулся к алтарю, вывернул пустые карманы и, перекрывая голоса молящихся, воскликнул:
— Пресвятая дева Мария, поверь, мои карманы пусты, но ты помилуй нас и прими мою жертву!
И он подпрыгнул высоко, перевернулся в воздухе и, подобно кошке, снова встал на ноги. Люди расступились, умолкли и с какой-то смутной, вновь появившейся надеждой уставились на него, как бы не слыша больше громыхания дверей. А юноша еще продолжал кувыркаться на французский, британский манер, вертеться волчком по полу и, когда он подпрыгнул до уровня рук спасителя, его пронзила стрела. Казалось, он на мгновение застыл в воздухе, а затем медленно, точно птица, упал на пол. Пруссы были уже в соборе, когда подскакал Монте и остановил коня.
— Постойте! — вскричал он.
Соскочив с коня, Монте перешагнул через труп акробата и, остановившись перед большим алтарем, закрыл святое писание. Потом он громко и четко произнес, глядя в глаза епископа и улыбаясь:
— Erat autem fere hora sexta, et tenebrae factae sunt in universam terram usque ad horam nonam. Et obscuratus est sol, et velum templiscissum est medium. Et clamans voce magna Jesus ait: «Pater, in manus Tuas spiritum meum»[6].
Епископ побледнел, как бумага, и Монте поднял с алтаря золотую монстрацию[7] с телом господним. Епископ и горожане закрыли глаза, но Монте лишь сдул пыль с тела господня и поставил монстрацию в табарнакул[8].
— Бог не может быть хлебом, — сказал Монте, — а вы почитаете хлеб… Ваше преосвященство, вы целыми деревнями сгоняли пруссов в воду и крестили их и потом силой отнимаете у них десятину их хлеба, Орден тоже взимает десятину, а монастыри и костелы — тоже десятину, — и самим пруссам не остается ничего от этого бога… Пойдемте же, ваше преосвященство!
Они вышли из собора. Замковую башню пруссы уже до половины обложили дровами. Из башни время от времени вылетала стрела, один прусс уже лежал на земле с пронзенным горлом.
Дрова подожгли, и огонь начал взвиваться по каменным стенам башни. Пятясь назад от жара, пруссы молча выжидали, когда огонь сделает свое дело. Наконец в одной из бойниц показался крестоносец. Огонь охватил уже его плащ, и огненный ком с воплем ринулся вниз, но угодил в то же пламя. Герман Сарацин до конца остался в горящей башне.
Епископ крестился дрожащими пальцами.
В лесу горело множество костров. Вокруг них в обнимку плясали пруссы. Монте вернулся из лагеря. В палатке горели свечи, расставленные вокруг небольшого железного распятия. Катрина стояла на коленях, склонив голову. Из лагеря доносились песни и крики. Небо затянуло низко плывущими облаками.
Монте вошел в палатку и молча остановился.
— Как ты думаешь, скоро наступит конец света, Генрих? — обратилась к нему Катрина.
— Что ты делаешь? — с беспокойством глядя на свечи и распятие, спросил Монте.
— Я молюсь за души тех христиан, которых ты сегодня убил… И за твою душу, Генрих, чтобы господь бог сжалился над тобой и очистил твое сердце и руки от пролитой крови.
— Я не убийца, Катрина. Я — прусс, и здесь прусская земля, — усталым голосом произнес Монте и, подойдя, одну за другой погасил свечи.
— Генрих, неужели ты и в самом деле не боишься бога? — встав на ноги и подойдя к нему, спросила Катрина. — И ты не хочешь, чтобы я за тебя молилась?
— Бог давно уже оглох и ослеп, — с горечью произнес Монте, обнимая Катрину.
— Когда ты так говоришь, меня охватывает страх, потому что ты становишься чужим и жестоким, как тогда, когда ты лежал раненый и я пришла к тебе, а ты унизил меня… А помнишь ли ты, Генрих, начало нашей любви? — положив голову на его плечо, спросила Катрина. — Если бы ты погиб, я бы не смогла дольше жить.
— Не думай о смерти, Катрина. Мы никогда не расстанемся, — сказал Монте и, ласково высвободившись из объятий Катрины, лег на шкуру у входа в палатку.
Катрина раздевалась в темноте. Монте лежал с открытыми глазами. Ветер приподнимал край палатки, открывая звездное небо над ними. Монте чувствовал себя усталым, в его ушах еще гремел гром сражения, и его тело было разбито.
Ему казалось, что он снова лежит в своей келье в Магдебурге на каменном полу. Его сжигает жар, и он тяжело откашливается отбитыми легкими.
6
— От шестого же часа тьма была по всей земле до часу девятого. И померкло солнце, и вот завеса в храме разорвалась надвое. И Иисус, воззвав громовым голосом, сказал: «Отче, в руки твои отдаю я душу свою».