И опять тут все переливается, сверкает, звенит; все заполнено бликами, красками, звуками и запахами.
В этом рассказе Ценский впервые обнаруживает еще одну сильную сторону своего таланта: умение строить живой, емкий диалог. Посредством диалога он лепит характеры людей. Язык его героев «натуральный», передан писателем в первозданном виде, со всем его ароматом. Когда читаешь такой разговор Федосьи и Фомы на рыбалке о том, как бы продать наловленную рыбу, не только слышишь голоса, но и видишь говорящих людей.
«— А ведь он восемь гривен-то, пожалуй, не даст? — скрипнул по воздуху, как кремень по стеклу, тонкий голос Федосьи.
— И думать не моги, — торопливо отозвался Фома. — Полтинник даст.
— Подавиться ему полтинником! — вознегодовала Федосья. — Фунтов семь мелочи одной, да щука… Щука-то, она ведь не какая-нибудь!.. Ты ее отдельно клади… Тоже сказал: полтинник!..
— Не даст, так отдашь… Куда ж ее к лешему?
— В Загрядчину отнесешь, в город можешь отнести.
— В Загрядчину-то можно, а в город, шут его, не ходил! Да и в Загрядчине, но кому ж там? Попу если, так он ишшо меньше даст… — раздумывал вслух Фома.
Федосья увидела в этом нежелание нести рыбу и завизжала, перегибаясь:
— Ну и не надо, когда так! Ну и не надо! Сами слопаем!
— Что ж, и слопаем, — отозвался Фома».
Вот и все «счастье» Фомы и Федосьи: «Сами слопаем». Да и слопают ли? Скорее от нужды отдадут попу за бесценок.
Всякому непредубежденному читателю было ясно, что в литературу пришел писатель-реалист, воспитанник гоголевской школы.
Глава четвертая
Человек не продается. Буря грядет
Ценский встретил этого человека в Москве, куда часто приезжал из Павловского посада. Вернее, этот человек сам нашел его по чьей-то рекомендации. Чьей — он так и не сказал. Он кое-что знал о Сергее Николаевиче, — ну, например, то, что «господин Сергеев — учитель-универсал», что он серьезный, талантливый, умный, к тому же писатель, у которого может быть неплохое будущее, что он — непоседа, каждый год меняет место работы.
Человек этот был плотен, крепок, Подвижен, даже немного суетлив и до крайности самоуверен. Звали его Францем Францевичем, происходил он из чешских немцев, которые недолго жили в Польше, а затем переехали на украинские земли. Франц Францевич был женат на русской красавице из обедневших дворян, имел трех сыновей, четыре года служил управляющим в имении графа, пока, наконец, не купил это имение за очень недорогую цену. Говорил он громко, бойко, энергично на каком-то неподражаемом жаргоне по крайней мере из пяти языков.
Будучи «человеком дела», он с ходу предложил Сергею Николаевичу бросить «к чертовой матушке» грязный посад и переехать к нему в имение учить его детей. Он расписывал прелести и красоту своих владений, будто не на работу приглашал, а в гости; обещал привольную жизнь, полную свободу действий. Как человеческий тип Франц Францевич возбуждал в писателе любопытство. Таких Сергей Николаевич не встречал еще в жизни, но фигура «приобретателя», стяжателя давно его занимала. Интересно было, как удается людям «из грязи да в князи». (Франц Францевич успел похвастаться, что он был когда-то голоштанным мальчишкой и все нажил своим горбом.) Писателю хотелось «изнутри» взглянуть на этого человека, «на механику» его дела, приоткрыть занавес быта новоиспеченных господ, «будущих властелинов мира».
И Сергей Николаевич принял предложение.
Поначалу все шло как нельзя лучше. Учитель имел много свободного времени, которое довольно продуктивно использовал: за короткий срок он написал рассказы «Скука», «Взмах крыльев», «Бред», «Поляна». А наблюдения над жизнью в имении дали богатый материал для будущих произведений: рассказа «Дифтерит» и поэмы «Движения».
Франц Францевич держался с учителем «на равной ноге», полностью доверил ему воспитание сыновей, любил поговорить о свободе и равенстве, похвастаться своим трудолюбием. Работать он действительно умел: и себя не щадил и* крестьян грабил безжалостно — вообще старался прибрать к рукам все, не брезгуя никакими средствами и методами. Охотно рассказывал Сергею Николаевичу о своей жизни — «не как учителю, а как писателю», при этом, разумеется, одни эпизоды опускал, другие приукрашивал. Сергей Николаевич быстро раскусил его.
Вскоре тоска и мрачные раздумья начали осаждать писателя. Слишком тяжелой и беспросветной была вокруг жизнь, и никаких перспектив на ее улучшение в этой глуши Ценский не видел. Очевидно, его душевное состояние наложило отпечаток и на рассказы, написанные здесь, исключая разве «Поляну», вещь солнечную, музыкальную и какую-то целомудренно-прозрачную.