Это деталь. А вот авторское обобщение, эпитафия николаевской России. «Она была Страной Шепота, теперь стала Страной Бури, эта огромная страна, в которой цвело синими цветами небо, а на него снизу зеленым дыханием, трав дышала земля. Не всякий ворон мог прокричать безнаказанно то, что везде кричали вороны, а люди могли говорить только так, чтобы их не слышали стены, не слышала дорожная пыль, ни зеленые травы, ни небо.
Виселицы и тюрьмы стояли перед открытым ртом тех, кто хотел говорить громко. Огромная страна была Страною Шепота — как могла она стать Страною Бури? Кто первый!»
И Ценский отвечает: первыми были люди с красными флагами, отдавшие свои жизни ради великого и святого дела, рабочие люди.
Вот лейтмотив и главный смысл романа.
Нам приходится не только восхищаться мужеством и смелостью писателя, который не побоялся выступить с таким произведением в дни массовых виселиц, тюрем, каторги, черной реакции, наступившей после революции, в дни массового отступничества в среде интеллигентов от революционных идеалов, а то и прямого предательства, но и удивляться, как роман мог проскочить сквозь рогатки цензуры.
Ценский, этот неподкупный человек, с большой душой и чистым сердцем, был верен себе, своим идеалам, народу своему. Когда многие его собратья по перу в страхе дрожали при словах «свобода», «революция», «народ», он рисовал картину революции, рисовал в железном маршевом ритме. Обратите внимание на чеканный слог.
«Где-то вблизи шла и пела толпа. Нельзя было разобрать слов, но они и не нужны были. Без слов, тугие от смысла, долетали и бились о стены домов широкоглазые звуки…»
«Шире распахнулись окна; и вдруг красно стало в глазах от флагов, хлынувших на улицу.
Толпа выступила из-за поворота и пела.
Впереди шли женщины, девушки в белых платках с красными цветами на груди. Несли знамена. Эти знамена были на тонких древках с надписями: «Свобода», «Слава труду!», «Слав. а павшим борцам за свободу!» Это шла свобода. Свободе пели гимны. Свобода колыхала знамена и флаги.
Реяли лица, как спелые колосья. Много, густо, точно двигалось облако.
«Кто-то чернобородый, приземистый, степенный чувствовал себя только что родившимся на свет, а за ним тоже светлый, старый кричал: «Долой самодержавие!», и по сетчатому лицу текли слезы. Пели камни мостовой и стены. Пели красные флаги. Люди казались звуками».
И что значил перед всей этой могучей поступью истории какой-то поручик Бабаев, даже будь он трижды оплотом самодержавия! Он мог только восклицать возмущенным и недоуменным голосом полицейского: «В каком я царстве?.. Кто дозволил?..» «А около бок о бок, легкомысленно-звонко, стройно и молодо пела толпа, удаляясь:
Литературная критика тех далеких времен недооценила роман «Бабаев», не поняла, что главное в нем — революция, а не поручик Бабаев.
Критики предпочитали больше ругать Ценского, чем хвалить. Одновременно с «Бабаевым» Сергей Николаевич написал поэму «Береговое». По ней-то и был в те далекие годы сосредоточен перекрестный огонь. Сколько иронии, злорадства, желчи было излито на автора «Берегового». И как итог всему, на писателя был повешен чугунный ярлык «декадент», повешен на долгие годы. «Береговое» дало повод критикам «отыграться» на писателе, который им сразу «пришелся не ко двору».
«Береговое» — неудавшийся литературный эксперимент, попытка писателя поискать новую форму за пределами реализма.
Последующие за «Береговым» произведения Ценского, да и роман «Бабаев» говорили о том, что писатель этот — реалист до мозга костей. Но критики глумились. Вспоминая о тех временах, в 1913 году А. Г. Горнфельд писал: «Критики и читатели ворохами вырывали и преподносили друг другу натянутые сравнения, вздернутые метафоры, нарочито, но без убедительности перетасованные ощущения, нелепые гиперболы». Дошло до того, что в 1908 году Сергей Николаевич «вынужден был выступить с ответом в журнале «Лебедь».