Как раз во время работы над «Преображением» Сергей Николаевич получил приятное, взволновавшее его письмо от знакомого литератора Недолина, который когда-то редактировал небольшой журнал «Лебедь», где было опубликовано несколько вещей Сергеева-Ценского, в том числе и ответ критикам «Берегового». Недолин писал:
«Дорогой Сергей Николаевич!
Я только что получил письмо, от Горького, которому недавно писал об одном дельце и, кстати, о свиданиях и беседах с Вами. Вот строки его письма, относящиеся к Вам:
«О Ценском судите правильно: это очень большой писатель; самое крупное, интересное и надежное лицо во всей современной литературе. Эскизы, которые он пишет, — к большой картине, и дай бог, чтобы он взялся за нее! Я читаю его с огромным наслаждением, следя за всем, что он пишет. Передайте ему, пожалуйста, мой сердечный глубокий поклон».
Горький для Сергеева-Ценского был великим авторитетом. Сергей Николаевич говорил, что из всех тогдашних «художников слова он был единственным искренне и глубоко мною любимым еще с 1895 года, когда я прочитал в «Русском богатстве» его «Челкаша».
Можно себе представить, как это письмо воодушевило писателя.
Поэма «Валя» («Преображение») была написана к концу 1912 года. Критика встретила ее довольно сдержанно: глубокая психологическая разработка характеров и образов настораживала и разочаровывала тех, кто ожидал какой-нибудь «экстравагантности».
Восторженно отнесся к «Преображению» М. Горький, которому удалось ознакомиться с поэмой уже после революции. Он понял замысел автора — создать громадное полотно.
Сергееву-Ценскому Горький писал:
«Прочитал «Преображение», обрадован, взволнован, — очень хорошую книгу написали Вы, С. Н., очень! Властно берет за душу и возмущает разум, как все хорошее, настояще русское. На меня оно всегда так действует: сердце до слез радо, ликует: ой, как это хорошо и до чего наше, русское, мое. А разум сердится, свирепо кричит: да ведь это же бесформенная путаница слепых чувств, нелепейшее убожество, с этим жить — нельзя, не создашь никакого «прогресса»!..»
Именно так и задумал Сергеев-Ценский — показать во вступлении в эпопею, что дальше «с этим жить — нельзя», новое в жизни, преображение ее неотвратимо, нужно как воздух. Таков в общих чертах лейтмотив «Вали». Дальше в том же письме Горький пишет:
«У Вас в книге каждая страница и даже фраза именно таковы: насыщены как будто даже и чрезмерно, через край (это и Репин подметил. — И. Ш.) и содержание их переплескивается в душу читателя влагой едкой, жестоко волнующей. Читаешь, как будто музыку слушая, восхищаешься лирической, многокрасочной живописью Вашей, и поднимается в душе, в памяти ее, нечто очень большое высокой горячей волной.
В прошлом я очень внимательно читал Ваши книги, кажется, хорошо чувствовал честную и смелую напряженность Ваших исканий формы, но — не могу сказать, чтоб В. слово целиком доходило до меня, многое не понимал и кое-что сердило, казалось нарочитым эпатажем. А в этой книге, не конченной, требующей пяти книг продолжения, но как будто на дудочке сыгранной, Вы встали передо мной, читателем, большущим русским художником, властелином словесных тайн, проницательным духовидцем и живописцем пейзажа, — живописцем, каких ныне нет у нас. Пейзаж Ваш — великолепнейшая новость в русской литературе. Я могу сказать это, ибо места, Вами рисуемые, хорошо видел. Вероятно, умники и «краснощекие» скажут Вам: «Это — панпсихизм». Не верьте. Это просто настоящее, подлиннейшее искусство.
Сцена объяснения Алексея с Ильей — исключительная сцена, ничего подобного не знаю в литературе русской по глубине и простоте правды. «Краснощекий» Илья написан физически ощутимо. И Павлик незабвенно хорош, настоящий русский мальчик подвига, и Наташа, — прекрасна, и от церкви до балагана характернейшая траектория полета русской души. Все хорошо. А павлин, которого Ал. видит по дороге в Симферополь, это, знаете, такая удивительная птица, что я даже смеялся от радости, когда читал о ней, — один сидел и смеялся. Чудесно. И вообще много чудесного в славной этой и глубоко русской книге…
Будете Вы писать книгу дальше? Это совершенно необходимо. Начало обязывает Вас продолжать эпопею эту до размеров «Войны и мира». Желаю Вам бодрости, крепко жму руку. Вы очень большой писатель, очень…»