- Подождите! Так она же потом умерла!
- Да. Увы. Природа, видно, не терпит такого насилия. Иван преобразовал ген старения, который отвечает за умирание клеток...
- Да не умничайте вы! Отчего она умерла? Короче!!!
- От скоротечного рака.
- А! Я всё понял! - вскрикнул мужик с поднятым воротником. - Вот где собака зарыта! Ведь эти опыты были незаконны! Ева послужила подопытным кроликом. Такие манипуляции на человеке не разрешены ни в одной стране мира. Разве можно, к примеру, клонировать человека? Нет! Это преступление. А Иван на свой страх и риск сделал из 60-летней старухи девушку. И природа отплатила ему за вторжение в её тайны. Она всегда мстит. Мстит, когда мы поворачиваем вспять её процессы, когда берём на себя функции Господа Бога. Понятно теперь, почему Иван в панике. Возможно, он уже и арестован. Понятно, почему его папочка примчался, как ошпаренный!
- Какая ж ты сволочь завистливая! -плюнула в сторону говорящего Надежда. - Не-бла-го-дар-ный! Да все мы, спасибо Генриху - живём, как у Христа за пазухой! Где ты ещё такую зарплату получишь? (с твоими-то весьма скромными способностями). То-то же! Молчал бы уже! А сын... Сын его - вообще гений. Я это повторяю даже и сейчас. И буду утверждать это всегда. Он своим открытием опередил наш век. Он сумел! Он победил старость! Он сделал из Евы молодую. Ту, которой она была 40 лет назад. Я сама видела её, правда, один раз, мельком.
- Неужели? - зашелестели голоса. - Но она же...
- Да. Саркома. Да, она умерла. Да, не всё благополучно, не всё получилось. Но кто-то должен был быть первым...
- Кролик, а не человек! Упёртая вы женщина!
- В таком случае ты - имбицил! Неужели не понимаешь: Ева сама этого хотела! Возможно, пришла с этой мольбой к Ивану. С библейских времен человек ничто так не ценил, как молодость! За неё душу дьяволу продавали. А стареющей актрисе... Да ей молодость нужна ещё в тысячу раз больше, чем стареющему обывателю!
- Но, так или иначе, Иван теперь за это поплатится.
- Я думаю, Ева подписала все надлежащие документы, всю ответственность взяла на себя.
- И, тем не менее, за незаконные опыты, повлекшие... - выдохнули все печальным хором.
- А почему вы, Надя, начали с того, что Иван сошёл с ума?
- Есть отчего... - буркнула Надежда. В тоне её всем послышалась недосказанность. Но пояснять она не стала.
- Бедный Генрих! Бедный Иван! - ещё раз вздохнули все, уже без разногласий.
Занесённая снегом дорога меж полей вела к элитному посёлку. Небольшой особняк на отшибе весь окружён был соснами. Эти молчаливые стражи высились, обрамляя аллеи вокруг дома. Хозяин явно не любил открытого пространства с клумбочками-цветочками. Его заросший парк шумел и тревожно трепетал на ветру в такт изменчивым мыслям и настроениям, когда сам он смотрел из окна, не отрываясь, и думал.
Вот и сегодня невысокий, 25-летний, широкоплечий Иван долго, рассеянно протирал очки, дышал на них, затем снова близоруко смотрел из окна, как потухал короткий зимний день. В сгустившейся мгле только угадывалась где-то невероятно далеко, на краю неба, светлая полоса горизонта, но быстро таяла. В детстве он верил, что там, вдали и всегда недосягаемая, находится страна счастья. И хотел пуститься в путь, дойти до неё. Только отец обычно отмахивался от той ерунды, что молил кривоногий белобрысый мальчишка, а мать... мать слишком много плакала и грустила, о чём-то вечно тревожилась в обиде на невнимание мужа, ей тоже было не до страны счастья. Философию вечного стремления и вечной недосягаемости Ваня понял лишь позже.
Вот сосны совсем скрыли последний свет серого дня. Иван, кряжистый, какой-то весь квадратный, с ранними залысинами на лобастой голове, в больших дымчатых очках, за которыми скрывались чуть прищуренные глаза, печально взглянул напоследок на сосны и закрыл жалюзи. Потушил лампы на потолке, оставил в зале лишь свет зажжённых свечей. В этом тёплом, живом освещении Ева, лежащая в гробу посередине зала, тоже виделась ему живой. Это была полнейшая иллюзия: вот она просто устала и прилегла на минутку. Сейчас встрепенётся. И лицо её казалось в этом свете полным жизни, щёки розоватыми. Лицо ничуть не грустное, не трагическое - нет! Так и ждёшь: вот сейчас эта тоненькая, с неестественной талией "в рюмочку" молоденькая девчонка, наряженная в то самое, из белых кружев, платье, в котором прославилась в своём звёздном фильме, эта девчонка (под ресницами - тот же задорно-смешливый взгляд) всего лишь утомилась и, как это свойственно детям после шумной беготни, упала и заснула совсем ненадолго лёгким, чутким, каким-то стрекозиным сном. А вот сейчас, только позови - вспорхнёт, как ни в чём ни бывало, невесомая, с развевающимся белым шлейфом... Её круглая, такая ещё детская мордашка (в миллионный раз вглядывался в неё Иван) была вовсе не красивой, заключал он, но лучше всех классически красивых лиц. Как ей шла вот эта самая кучерявая каштановая стрижка тех её юных лет! Такая победно-легкомысленная.
Иллюзия сна была полной. "Проснись, Ева, встань!" Иван подошёл, сел рядом с гробом. Долго, неотрывно смотрел "Схожу с ума, не иначе: по-моему, она дышит." Потом тряхнул головой, вскочил, начал ходить по комнате. Ни домработница, ни собаки не смели его сегодня потревожить, не показывались на глаза.
- Ева! - бормотал невзрачный очкастый парень. - Я спасу тебя. Я верну тебя к жизни. Теперь для меня не будет другой цели. Я стану работать, как проклятый, день и ночь, не выходя из лаборатории. Я сумею вернуть тебя. Ты оживёшь. В том фильме ты была Эвридикой. Так вот знай: это я твой настоящий Орфей, пойду за тобой и за грань смерти, совершу любое преступление. Ничего не испугаюсь. Наши даты рождения не совпадали. Но и само Время не сумело нас развести друг от друга. Сначала я сделал тебя молодой, сделал прежней, той курносой девчонкой, которую знали все и напевали её песенки. Наверное, силы загробного мира из зависти постарались утащить тебя, забрать у меня. И что же? Ты думаешь, я сдамся? Нет, Ева. Я сумею. Я дам тебе новую жизнь. Через пару месяцев такая же юная, ты возродишься вновь. Это не пустые слова надежд или бессильных грёз. Я умею добиваться результатов, когда ухожу в работу с головой. Ты же меня знаешь."
Он притронулся к перекрестью её тонких рук, свечи у изголовья испуганно заметались язычками пламени, лицо покойницы показалось ему немножко удивлённым. Болезнь наложила на него утончённость, но не смогла сделать безнадёжно печальным - слишком уж весёлой хулиганкой была эта девчонка. Иван нагнулся, поцеловал её идеально гладкий лоб с рыжеватыми завитками не нём, пухлые, по-детски сжатые бантиком губы. Прошептал ещё раз:
- Мы не расстаёмся, Ева, нет. Я - твой Орфей. Если опыт не удастся, то просто приду к тебе, туда, где будешь ты.
Летающее авто взметнуло целый снежный торнадо с крыш дворовых построек, взбушевало сосны, устроило метель и приземлилось в расчищенном роботами дворе. Через несколько минут пришелец уже распахнул двери своим ключом и ворвался в полутёмный зал, где, как в храме, горели свечи и пахло, будто в ожившей сказке, хвойными ветвями и стекающим воском.
Иван лишь мельком обернулся:
- А, это ты...
Вошедший не проронил ни слова. И тишина, ничем не нарушаемая, стояла долго. Генрих не помнил, как и куда сбросил с себя мокрую куртку, как неслышно подходил по мягкому ковру, словно к алтарю, к месту преклонения, над которым метался золотой свет, к месту, где лежала ОНА.
Он хотел поначалу сказать какие-то самые обычные слова приветствия, затем упрекнуть сына за его преступное легкомыслие, которое привело к трагедии, дальше уж начать обсуждать вместе юридическую сторону дела - как отмазать его от ответственности, чтобы не сгубить карьеру, каких адвокатов нанять и так далее... Но всё это разом застряло у него в горле. Мысли, давно подготовленные, с их чёткой логикой, внезапно сдуло таким же мощным вихрем, каким, шутя, подняло снежную бурю его авто. Генрих так и не смог выдавить из себя внятного звука, лишь какой-то то ли кашель, то ли хрип. Он схватился рукой за горло, ещё раз неопределённо прокашлялся, рассвободил галстук, приходя в себя. Сын оглянулся на него и снова отвернулся без всякого удивления. Казалось, он ожидал чего-то подобного. Вид у него был такой, будто он немного досадует: его оторвали от внутреннего монолога над Евой, отвлекли от чего-то самого важного для него.