- И это всё, что ты можешь мне сказать? - в его голосе звенела обида.
- Я люблю тебя. И не скрываю этого. Если надо будет, я осмелюсь сказать это всему свету. Но стать твоей женой... Так поступила бы хищница, жадная и ловкая, которая пользуется очарованностью неопытной души. Нет, Ваня. Я старше тебя на 35 лет. Для брака я не гожусь. Я рада тому, что судьба нас свела. Для тебя это лишь начало любовной эпопеи. Я рада, что открыла тебе первая дверь в этот мир. В нём не только упоение, в нём и горечь, и боль, ты их ещё узнаешь...
- Уже узнал, - буркнул он. - Ты же не согласна.
- Да. Не согласна сломать твою жизнь. А ты - наберись сил и иди дальше. Забудь меня. Найди себе девушку-сверстницу.
Иван закрыл уши ладонями.
- Не надо, не говори так, я не хочу это слышать. Пусть пройдёт время, я буду ждать тебя. Может, ты поймёшь, как это серьёзно с моей стороны. Может быть, передумаешь.
- Пройдёт время, - голос Евы стал трагически безжалостен, - и я стану ещё старше. И, если я пока ещё порхаю, то это, пойми, это уже последнее, уже сумерки моей судьбы. А у тебя - только рассвет, только утро. Мы несоединимы, мы раскиданы друг от друга. И не в нашей власти...
- В моей власти!!! - вдруг рявкнул, напугав её, нерешительный до сих пор мужик и сжал кулак, будто собираясь кого-то ударить, какого-то невидимого врага, возможно, имя которому - само Время...
Ева отшатнулась.
- Ваня, может, у тебя солнечный удар? Ты не перегрелся, случайно?
Он показался ей обезумевшим. Она притронулась изысканной кистью руки, уже со старческими пятнами, к его высокому лбу.
- Хочу тебе кое-что показать, - он достал планшет, открыл его, они присели на старинную скамью в тени платана. - Смотри.
- Ну и что? Я не понимаю, к чему ты клонишь? Собачки какие-то. Чудесные, весёлые, красивые. Это твои? Ух, как прыгают! Вот этот, овчарочка, видно, щенок ещё, до года, такой резвунчик. Что творит! Ах, поросёнок! Туфлю твою сгрыз? Прелесть какая! (это она уже о белой болонке, которая катается по траве брюшком кверху, а Иван, видна только его рука, чешет это самое шёлковое брюшко, раздаётся счастливое повизгивание).
- Смотри, Ева, а вот кошки.
Он показал двух пушистых персов, палевого и серого, они, лёжа на боку, азартно лупили друг друга задними лапами, сцепившись на полу. Потом разом вскочили, выгнули спины, запрыгали боком, задрав хвосты, видно, "открыли боевые действия".
Ева посмеялась, впрочем, несколько недоумевая, к чему все эти милые видео.
- А теперь открою тебе маленький секрет, - лицо Ивана с этими словами стало как-то взрослее и значительнее. Ева, кокетливо выглядывая из-под лёгких полей своей шляпы, ещё продолжала рассеянно улыбаться.
- Все эти животные, - Иван пытливо взглянул ей в глаза, концентрируя внимание, - зверушки, которые кажутся тебе игривыми щенками и вояками-котятами, все они, - он сделал паузу, Ева недоумённо уставилась на него, - все они - старики.
- Что-что? В каком смысле?
- В прямом. Помнишь, кто я по специальности?
- Ну?
- Этих животных я за деньги получил у ветеринара. Их всё равно принесли для усыпления. Они были обречены. Собственно, не хозяева виноваты, а старость. Организм питомцев исчерпал свой ресурс. Их действительно оставалось только усыпить. Я взял их. Провёл свой опытный курс - результат моей длительной работы. И вот... Ты видишь сама. Они - молоды. Ты не догадываешься, к чему это я...?
- Но... - залепетала Ева в полной растерянности, - ты хочешь сказать... Но... От собаки до человека всё же - пропасть.
- Решай, Ева. Другого такого шанса не будет. Ты сможешь вернуться на экран, головокружительно блеснуть снова! Теперь уже внимание всех стран мира будет приковано к тебе. Подумай. Представь... - потом добавил тише, - ты выйдешь за меня? Родишь мне детей?
Ева, словно обороняясь от ошалелого натиска сумасшедшего, только слабо отмахивалась от него руками. Он понимал: ей нужно дать какой-то срок, чтобы она переварила свалившееся на неё искушение ("А не от дьявола ли оно? Может, отвергнуть его и доживать спокойно свой век, стариться и умирать, по крайней мере, естественным образом, не восставать против Божьей воли, того порядка вещей, который определил сам Всевышний?... Прогнать этого искусителя, пламенного безумца-мальчишку? Да, надо бы прогнать. Склонить голову перед старостью... Но, Господи, как же хочется ещё жить! Ещё предаваться искусству, творить, работать, мечтать! Тем более, когда ты чувствуешь всем своим женским существом, как сильно ты любима! Господи! Да неужели ж это - непростительный грех, если ты не состарилась душой, если ты хочешь жить заново, жить в любви?")
Ева замкнулась в себе и долгое время не отвечала на поставленный вопрос. Шли дни. Иван не торопил её, терпеливо ждал ответа. Подозревал даже, что она ходила в церковь молиться, просить о прощении, открыть батюшке страшную греховную суть искушения, против которого нет сил бороться... Видел её задумчивой, испуганной, погружённой в себя. Она была мрачна, когда вернулась (наверное, из церкви. Возможно, батюшка не смог благословить столь богопротивное дело и призвал женщину к смирению).
Но время шло. Вихрь любви нёс двоих грешников с их противоестественной страстью друг к другу, непонятых обществом, двух, забывших всё на свете, всё меркантильное и суетное, забывших во имя друг друга, слившихся воедино... Нёс их этот безумный вихрь по европейским странам, они посетили Болгарию, Венгрию, Австрию, Германию. Умышленно не говорили больше о серьёзных проблемах. Смотрели лишь на окружающее и предавались беззаботным радостям.
Во Франции бродили по лужайкам Версаля между искусственных озёр с фонтанами. Рассеянно перекидывались мнениями о том, как это всё напоминает парки, дворцы и фонтаны нашего чопорного Петербурга, только создано значительно раньше. Смеялись, фотографировались, лопали мороженое, летали на обзорных аэропланах вместе с гурьбой туристов, большинство из которых было в модных ныне полосато-красных шортах и широкополых шляпах, да ещё слегка под кайфом от "травки".
Такая различающаяся по возрасту пара не привлекала всеобщего внимания. Иван в строгом сером костюме (он терпеть не мог всяких там шортиков с маечками), с его залысинами над огромным лбом и мощной фигурой тяжелоатлета казался старше своего возраста, как-то солиднее. Ева - напротив. Тоненькая, серебряные брючки в обтяжку, тёмно-дымчатые, в пол-лица очки, оживлённая, лёгкая, игривая, она никак не тянула на свои годы. Их бы никто не приметил, не удивился, когда они обнимались, стоя у перил прогулочного катера; который плыл по серым водам Сены, если бы родные русские туристы, красномордые и пьяные вдрызг, вдруг не узнали Еву и не бросились всей экскурсией фотографироваться с ней и брать автографы. Ничего не мог поделать даже гид-экскурсовод. Влюблённым с трудом-таки удалось отбиться от соотечественников и исчезнуть.
К счастью, в Версальском открытом пространстве с зелёными газонами и бледными, отражающими небо водами фонтанов, их никто не узнавал. Можно было перенестись во времени и почувствовать, как шуршат обильные шелка длинных платьев дам, как развеваются ветром, клубятся страусовые перья на шляпах кавалеров XXVII века, где-нибудь времён "Короля-Солнца". Появляются здесь и сами августейшие особы, а их супруги нередко затевают лёгкий флирт на фоне античных беломраморных статуй, вдохновляясь их обнажённостью... На этом средневековом ностальгическом пространстве нашлись всё же укромные местечки в тени деревьев, где можно было скрыться от вездесущих зевак и ценителей искусства. Как только ветви укрыли парочку от посторонних глаз, и они, усталые от ходьбы и впечатлений, плюхнулись, наконец, на какую-то простенькую скамеечку, Иван, ничем не отличаясь от всех здешних пьяных посетителей в штанах в полосочку, так же бесцеремонно рывком повернул Еву к себе, обхватил её худенькие плечи, начал целовать настойчиво и жадно, будто в первый раз. И, словно ей передалась любовная энергия его молодости, его напористая, до фанатизма, страсть, она тоже растаяла, разомлела, поддалась, прильнула, забыв обо всём, уже обнимала его своими хрупкими руками, гладила, ласкала его плечи, покрывала поцелуями крепкую молодую шею с запахом дорогого парфюма, пачкая своей помадой воротник...