— Позади — Илион. Впереди — Пенелопа, Итака. Рядом — плечи друзей. Плечи спутников. Я ведь — не Бог, я — их царь. Их защитник. Из Бездны, из Ада, из Мрака — я привёл их домой. Это вовсе не подвиг, а — Долг.
Асфальт поддакивал рифмам и ритмичному перестуку каблуков. Маргарита не знала, отчего в этот вечер ей захотелось нарядно, почти празднично одеться… Ведь просто же вышла на прогулку из душного пенала комнаты.
Нет, не просто… Тревога, неясная, неразличимая, как далёкий зов, обволокла душу предвосхищением чуда, позвала в шальное апрельское волшебство, обещая что-то. Песню? Радость? Жизнь?
«Ах, жизнь! Но какой же чудесный вечер… Да жила ли я прежде? Точно, точно, сегодня непременно случится… небывалое», — мысли и образы вились над русыми волосами женщины, отчего ей впервые за много лет захотелось танцевать. Ну и пусть осуждающе смотрят старушки и поджимают губы. Ну и пусть подростки те подсмеиваются — на здоровье! — а она подняла лицо к небу. И закружилось оно, закружилось, такое близкое, такое ясное…
— …такое ясное, — вкрадчиво произнёс кто-то рядом. Вздрогнув, женщина повернулась на голос. В мареве из городской пыли и закатных лучей стоял непонятный тип. Морщинистое, измятое жизнью лицо его несло отпечаток небесной благодати крепостью не менее девятнадцати оборотов. Тощую шею незнакомца обвивал жидкий шарфик в растаманскую полоску, концы которого спускались по застиранной футболке к потёртым на коленях и отчаянно расклешенным джинсам. Край брючин окаймляли согнутые пополам двухкопеечные монетки. Но даже не этот вполне хипповый вид удивил ко всему, казалось бы, привычную москвичку Маргариту, а то, что вместо хайратника голову этого странного явления украшал головной убор индейского вождя. В потоке солнечных лучей перья воинственно блестели и казались зелёными.
Над памятником великому поэту пронёсся ветерок, скользнул вниз, к бульвару, и блеснуло сквозь ветви солнце, царапнуло лучом на мгновение. И показалось Маргарите, что ей всё это мерещится — и уютный гомон бульвара, и весна, и этот диковатого вида хиппи, и жизнь вообще.
— Простите, что так внезапно потревожил вас, — субъект не столько проговорил это, сколько пропел, чем прервал старательные усилия Маргариты проснуться.
Ответом ему были прищуренный взгляд, сложенные на груди руки и скептически поджавшиеся уголки рта — Маргарита тоже умела быть резкой. На свой лад, конечно. Но типус всё понял правильно, так как рассыпался в многословных, цветастых и столь невнятных извинениях, что самым осмысленным в них для женщины оказалось «старинный друг семьи», «положение отчаянное», «без вас не обойтись» и «споспешествуйте». Ну и хиппи! А может, не хиппи?
— Не имею чести быть с вами знакомой, — высокомерно произнесла Маргарита. Обычно её вежливость безотказно отпихивала хамов, а этот наглец даже не подумал смутиться. Напротив, улыбнулся мармеладной улыбкой Будды и безмятежно сообщил, что именно сейчас ей и представится шанс исправить сие несомненное упущение.
Откуда-то потянуло вечностью. Маргарита зябко вздрогнула и огляделась. Люди шли мимо, и никто не обращал внимания на странную сценку, вроде бы происходящую у них перед глазами. Смотрели мимо и сквозь. Разве только через них с этим престарелым хиппи не проходили. Она снова перевела взгляд на своего собеседника, недоумевая всё сильнее. Но ещё больше её тревожило, почему она стоит здесь, говорит с этим — а между прочим, с кем? — и не делает ничего, чтобы уйти.
— А потому, дорогая моя Маргарита Николаевна, что вы не покупали отвратительных жёлтых цветов и не гнали алчных толп от своих покоев, а просто вышли в хмельные сумерки апреля вослед так давно зовущим вас стихам. Неужто хоть раз в жизни не мечтали выйти из-за камней и заговорить с ним?
Она прикрыла глаза, положила ладонь на грудь, но ещё боролась. И потому ответ прозвучал хоть и тихо, но твёрдо:
— Это шантаж.
Тут тип удивил в очередной раз. Глаза его налились слезами по тысяче карат каждая, подвижное лицо перекосилось так, что если бы чувство юмора в тот момент не отказало Маргарите напрочь, она непременно вспомнила бы о лимоне. Таинственный незнакомец рухнул перед женщиной на колени, ткнулся перьями в мыски её туфель и зарыдал. Впрочем, на сей раз его дикция ничуть не пострадала, и за рыданиями Маргарита чётко различала каждое слово: