Не спрашивайте меня, что я думал или что делал в последующие два — три часа. Я был сильно ранен в голову, и кровь ослепила меня. Мне казалось, что мои ноги раздроблены, позвоночник переломан. В действительности у меня не было ничего серьезного, так как, протащившись некоторое время на четвереньках, я незаметно для самого себя поднялся и пошел вперед. Только одна мысль сохранилась в моей памяти — найти мэтра Жана. Но я не мог окликнуть его, и, если б он даже ответил, я не смог бы его услышать. В тот момент я был глух и нем.
Он сам нашел меня и забрал — с собой. Я пришел в себя только у маленького озера Сервьер, у которого мы останавливались три дня тому назад. Я лежал на прибрежном песке. Мэтр Жан обмывал мои и свои раны, так как он тоже сильно пострадал. Биби со свойственным ей философским спокойствием паслась тут же, поблизости от нас.
Холод окончательно рассеял последствия рокового шантюрг- ского вина.
— Ну что, мой бедный мальчик, — обратился ко мне учитель, прикладывая ко лбу моему платок, смоченный ледяной водой озера, — ну что, приходишь в себя? Теперь ты можешь говорить?
— Я чувствую себя хорошо, — ответил я. — А бы, учитель? Значит, вы не умерли?..
— По — видимому. Я тоже пострадал, но это пустяки, мы еще легко отделались!
Пытаясь собрать свои смутные воспоминания, я принялся петь.
— Какого черта ты поешь там? — сказал удивленный мэтр Жан. — Странная у тебя манера болеть: только что ты не мог ни говорить, ни слышать, а сейчас свищешь себе, как дрозд. Что это за Мелодию ты поешь?
— Не знаю, учитель.
— Нет, это ты, наверно, знаешь, раз ты пел ее, когда скала обрушилась на нас.
— Разве я в тот момент пел? Нет, я играл на органе, на огромном органе титана.
— Ну вот! Теперь ты с ума сходишь. Неужели ты принял всерьез шутку, которую я с тобой сыграл?
Я отчетливо вспомнил все случившееся.
— Это вы не помните, — ответил я, — вы вовсе не шутили, вы как одержимый раздували мехи.
Мэтр Жан был настолько пьян, что не помнил и никогда не мог вспомнить этого приключения. Только обрушившаяся часть скалы Санадуар, опасность, какой мы подвергались, и раны, какие мы получили, окончательно отрезвили его. В его сознании сохранился только незнакомый ему мотив, который я пел, да еще то, как удивительно его повторило пять раз замечательное, но хорошо всем известное эхо скалы Санадуар.
Он хотел убедить себя, что обвал был вызван сотрясением воздуха от моего пения. На- это я ему ответил, что причина обвала — неистовое упрямство, с каким он тряс и вырвал с корнем деревцо, принятое им за ручку мехов. Он настаивал на том, что все это мне приснилось, однако никак не мог объяснить, каким образом, вместо того чтобы спокойно ехать верхом по дороге, мы спустились но косогору обрыва, чтобы весело резвиться вокруг скалы Санадуар.
Когда мы перевязали свои раны и выпили достаточно воды, чтобы хорошенько утопить в ней шантюргское вино, мы так устали и так ослабли, что вынуждены были остановиться на маленьком постоялом дворе, на краю пустоши. На другой день мы чувствовали себя до такой степени разбитыми, что нам пришлось остаться в постели. Вечером к нам явился шантюргский кюре. Добряк был совсем перепуган. Кто‑то нашел шляпу мэтра Жана и следы крови на обломках, недавно свалившихся со скалы Санадуар. К моему большому удовольствию, хлыст унесло потоком.
Достойный человек прекрасно за нами ухаживал и хотел увезти нас к себе, но органист не мог пропустить торжественную воскресную мессу, и на следующий день мы вернулись в Клермон.
Голова учителя была еще слаба или в ней не все было ясно, когда он снова очутился перед органом, более безобидным, чем орган Санадуара. Раза два — три ему изменила память и пришлось импровизировать, что, по его собственному признанию, получалось у него очень посредственно, хотя он хвастался, что на овежую голову он создает шедевры.