По-немецки и по-французски — этим языкам их научили еще в детстве — они рассказывали нам о своей жизни до революции. Вспоминали, что их отец приглашал в свой дом людей всех национальностей и любого общественного положения, поскольку образование и ум значили в его глазах гораздо больше, чем социальный статус, хотя сам он происходил из весьма привилегированной семьи и унаследовал огромное богатство — Ашурбековы финансировали, например, строительство двух из четырех тогдашних мечетей в Баку.
Сестры показывали мне стопки пыльных фотографий: мужчины в фесках и в вечерних костюмах, направляющиеся в оперу; верблюды рядом с «роллс-ройсами». Описывали людей, которых их родители принимали у себя дома в те времена, когда христиане, иудеи и мусульмане (правда, все — крупные капиталисты) запросто общались друг с другом на банкетах, светских вечеринках и многочисленных приемах. Сам Ашурбеков выше всего ценил европейскую культуру. Его дочери запомнили Баку своей юности как место, где ислам и Восток в целом преломлялись через увеличительное стекло европейской огранки, полировавшееся частыми поездками на Запад.
— Моему отцу приходилось много работать, — рассказывала Сара, — но он постоянно говорил нашей матери: «Повези детей в Европу!»
Сара показала мне фотографию, на которой она, еще ребенком, стояла в окружении маленьких светловолосых детей, одетых в немецкие национальные костюмы.
— Это я в Баден-Бадене в 1913 году, я в тот раз выиграла конкурс красоты, — сказала Сара. — А Мириам заплакала и спросила маму: «Ты же всегда мне говоришь, что я самая красивая, почему же победила Сара?» И мама ответила ей: «Ты еще не подросла. Вот приедем на следующий год, настанет твой черед». Но на следующий год началась мировая война, а потом пришли большевики, и никто из нас в Европе больше не бывал.
Наконец, сестры Ашурбековы принесли последнюю фотографию — групповой снимок на Рождество, последнее перед Первой мировой войной. Своим костлявым пальцем Сара указывала на лица, и сестры вспоминали имена, национальности и религии каждого из детей, собравшихся тогда в их доме, причем там были дети и нефтяных магнатов, и бурильщиков, и слуг: азербайджанцы, армяне, мусульмане, иудеи, немцы, французы, русские. Вспоминали они и о том, как после прихода Красной Армии в 1920 году сложилась судьба каждого из этих детей, например вот этой красивой розовощекой девочки в цыганском наряде во втором ряду, или долговязого восточной внешности мальчика, наряженного казаком, в заднем ряду, около елки, или вот этого белокурого малыша в застегнутом на все пуговицы костюмчике. В самом центре в третьем ряду маленький мальчик с большими ушами, с несколько высокомерным, но открытым и смелым выражением лица уставился прямо в фотокамеру, демонстративно сложив руки на груди; на нем был застегнутый на все пуговицы бархатный пиджак с кружевным воротничком а-ля «маленький лорд Фаунтлерой»[9].
— А-а-а, это Левочка… Лева Нусимбаум, — сказала Сара. Ее сестра согласно кивнула и улыбнулась, видимо вспоминая что-то свое. — Он из еврейской семьи. Он был года на два моложе нас.
— Что-что? — удивился я, тут же вспомнив имя на обложке «Нефти и крови». — Вы точно помните, что его звали Лева Нусимбаум? Именно так?
— Ну, конечно же, Левочка Нусимбаум. Из всех детей самый остроумный, самый нарядный, его отец был богатый предприниматель здесь, в Баку. Матери у него не было, и родные всячески старались ее ему заменить. Он был очень славный, с прекрасными манерами, и с раннего детства очень хорошо, совсем бегло говорил по-немецки. У них в гувернантках была, по-моему, настоящая немка.
9
«Маленький лорд Фаунтлерой» — популярный роман английской писательницы Фрэнсис Элизы Бёрнет (1849–1924), вышедший в 1886 году, определил моду на одежду мальчиков на несколько десятилетий.