Это ж ни премии потом, ни спокойной жизни. Еле откачали после остановки сердца. Совершенно измотанная, я сидела в ординаторской и гипнотизировала мандаринки в вазочке на столе.
В ординаторскую зашла молодая и яркая женщина в отутюженном белоснежном халате и на каблучках – наш терапевт, Любовь Викторовна Меньшова. Оценив мой потрепанный вид, Люба с улыбкой заметила:
– Говорят, ты молодец.
– О да… – поморщилась я, а потом довольно добавила. – С легким сердцем передала его в другое отделение. Однако еще вся ночь впереди.
– Голова болит? – тут же уточнила Люба, сев на соседний стул.
– Да, сегодня особенно. Погода, наверное, будет меняться.
– Таблетки от давления пила?
– Нет, – вздохнула я и полезла в сумку.
– Ты хуже, чем мои пациенты, – осуждающе покачала головой Люба. – А еще медик. Зашла бы ко мне, я бы посмотрела.
– Не начинай. Это возраст. Хотя я еще молода, но чувствую, что разваливаюсь по кускам.
– Мы на то и врачи, чтобы всех склеивать, – усмехнулась Люба. – Кстати, через два часа отмечаем здесь праздник. Ты делаешь нарезку.
Улыбнувшись, я кивнула и отправилась на обход, проверить больных. Самое важное – проконтролировать, чтобы они не начали праздновать на всю катушку, увлекшись возлияниями. А то вечер будет веселый.
У кого-то веселье и не заканчивалось.
– Атас! У нас тут праздник высший класс! Ла-ла-ла…
На выходе из отделения Семеныч представлял, что швабра уборщицы тети Зины – это микрофон. Голос у нашего санитара просто отвратительный. Может, ему снотворного куда подсыпать?
Звонок на телефон прервал мои зловещие и коварные планы.
– Татьяна Сергеевна, у нас еще один тяжелый.
– Иду!
С сожалением покосившись на Семеныча, я бросилась вниз. Пациента уже доставили, он был весь в крови. Голова – в особенности. Вокруг суетились врачи.
– Что случилось? – нахмурилась я, быстро надевая перчатки.
Запаха алкоголя нет, травмы весьма специфические и множественные.
– Авария на трассе, – пояснила Маша и осторожно уточнила. – На рентген?
– Нет времени, давай его в интенсивную, – приказала я.
В ответ на мои слова послышался протяжный писк. Дальше началась суета, влететь с каталкой в соседнее помещение, буквально разодрать рубашку на груди окровавленного мужчины, схватить электроды. Гель лег на пластины, а они уперлись в кожу.
– Разряд!
Пострадавший выгнулся, но монитор тоскливо гудел на одной обреченной ноте.
– Еще. Добавь.
Увеличив мощность, мы попробовали снова.
– Раз, два…
А потом послышался треск, заискрило, и меня ударило током. Следом – резкая боль и темнота.
Кажется, я умерла.
Медленно приходя в себя, я открыла глаза, но не смогла ни на чем сфокусировать взгляд. Все плыло, голова раскалывалась, и тело слушалось с огромным трудом. Удар током… Очень странные симптомы я испытывала.
– Джусмус, уверен, что она не помрет? – послышался встревоженный женский голос.
Кто? Необычное имя. Ради меня пригласили иностранного специалиста?
– Не могу сказать. Неизвестная болезнь подкосила Эйлинель. Остается только ждать. Может, и умрет…
– Она заразная?!
– Если остальные еще не заболели – думаю, нет, но обещать не могу.
Послышались удаляющиеся шаги, а я из сказанного вычленила только одно: «она умрет». И готова была орать. Как это умрет?! От удара током? Если еще жива – значит, все будет нормально. Что это за больница и шарлатан, работающий в ней?
Хотела подняться и высказать все, что думаю об этих горе специалистах, однако только застонала. От напряжения все тело пронзила боль, и я решила не дергаться. Приду в себя – тогда и разберусь, что вообще происходит.
– Полагаешь, не поправится? – спросил незнакомый женский голос.
– Не знаю. Помрет – сватовство сорвется и взять выкуп не получиться, а мы так на него рассчитываем. Плохо. Надо ухаживать за Эйлинель лучше, мы не можем ее потерять.
– А если сами захвораем?
Видимо, зря я возмущалась и пыталась встать: мысли начали путаться, и я постепенно уплывала в черное забытье, так и не успев обдумать то, что услышала.
Зато такая возможность появилась позже.
Поправлялась я медленно. И неудивительно, если принять во внимание условия. Поняла, что что-то пошло не так, только через несколько дней, когда очнулась и смогла осмотреться по сторонам.
Я лежала на грубо сколоченном топчане, где мои бедные косточки с должным и крайне болезненным вниманием пересчитали под убогим тоненьким матрасом каждую неровность и щель. Накрывала меня шкура, а не одеяло. Вокруг комната три на три, единственное окно едва-едва дает света. В углу печь, но не наша добротная русская, а узкая, с открытым очагом, где частенько что-то варили. Пара сундуков у стен, лавки, стол и колченогие стулья. И еще две двери, кажется, в соседние комнаты.