Сижу в комнате на заправленной постели, разделся до плавок. И опять жду. По-любому дверь сейчас откроется и исстрадавшийся по мне Роман Вольфович приползёт выпрашивать близости. Внима-а-а-ательно слушаю. В коридоре ни звука! Вот гад! Почему он не идёт-то? Я же сейчас спать лягу! Сижу минут двадцать. Я придурок? Уже гусиной кожей покрылся от холода. Выгляну в коридор! И что? Пусто!
Я придурок! Я иду к нему! У него горит свет в спальне. И я, придурок, заглядываю в щель, вижу Романа сидящим одетым на постели по-турецки. И я, придурок, слышу его голос:
— Да заходи уже, задолбался тебя ждать!
Он??? Меня ждал??? Я втискиваюсь в щель в гипнотическом состоянии и останавливаюсь посреди комнаты, сверкая своими фаворитами — голубенькими плавками. Роман мне улыбается, вернее он не может скрыть улыбку, хотя старается выглядеть серьёзно. Более того, он через паузу восклицает:
— Класс!
И это как команда «на старт». Я срываюсь вон, врезаюсь в закрытую мной же дверь, что позволило ему сразу меня нагнать! Прижать к этой самой двери, чтобы я почувствовал животом, грудью, щекой весь узор декора. Он зашипел мне в ухо:
— Тш-ш-ш-ш… тихо-тихо! Ты чего побежал? Тш-ш-ш-ш… Ты боишься?
— Я придурок! Я думал. Что вы меня ждёте, и я должен… должен это…
— Тш-ш-ш… Конечно, я тебя ждал. Но ты ничего не должен. Я тебя сейчас отпущу, и ты спокойно пойдёшь бай-бай!
— Отпустите? А ваш стояк?
— Я большой мальчик, я справлюсь!
— Ну, так отпускайте!
— Сейчас… я ещё чуть-чуть… а ты действительно хотел меня отблагодарить?
— Мне казалось, что вы этого ждёте… я не знаю… зачем я сюда пришёл?
— Тогда я просто тебя поцелую, можно? И считай, что отблагодарил!
— Только поцелуй?
— Да. Мне не нужен секс из страха или из благодарности… Считай, что я романтик… Только поцелуй, и ступай к себе в целости и сохранности.
— Хорошо.
Он ослабляет нажим на моё тело, разворачивает меня к себе лицом и начинает целовать. Не так как в прошлый раз — нагло и хватко. По-другому. Обстоятельно, изобретательно, нежно, сначала мягко, потом сильнее, жёстче, с зубами, разворачивая голову, язык только напоследок. Он мне показывает, как надо! Он же тьютер по ласкам! Он вытягивает из меня стон, и я сам тянусь за его сильными губами, закрываю глаза от наслаждения, забываю, где я, что я, с кем я… Сеанс закончился очень лёгкими поцелуями, прижиманиями губ к щекам, глазам, бровям, вискам… Медленно отстраняет меня и тихо говорит:
— Иди… А то дальше уже опасно. Спокойной ночи.
Я дошёл до своей постели натурально шатаясь и, по-моему, с выпяченными губами. Ощущение, что я — не я, что я под гипнозом, под невидимым колпаком, околдован и не могу соображать. Где-то читал или смотрел, что великий гипнотизёр Мессинг получил задание получить в банке 100000 рублей по чистой бумажке. И под внушением бедолага кассир выдал денежки. Мессинга, кстати, звали Вольф. Он не отец Ромашки случайно? А я не внук ли того кассира?
========== Глава 7. Бэтмен Вольфович ==========
Безусловно, Роман поступил со мной благородно, и теперь я ему больше не за зачётку благодарен, а за то, что он просто меня отпустил. И за завтраком на следующий день я ему это сказал. Мучился всю ночь, анализируя его поступок, своё поведение. И решил, что я жалкий и озабоченный идиот, а он самодостаточный и зрелый эпикуреец.
— Роман Вольфович, я должен вам сказать «спасибо». Правда! И ещё, я ошибался на счёт вас раньше…
— М-м-м? А что ты думал обо мне раньше? — весело спросил Ромашка.
— То, что вы расчётливая скотина.
— О как! А сейчас?
— Я так не думаю. Я вам доверяю.
Ромашка вдруг изменился в лице, улыбка на какое-то мгновение спала с его лица и… сожаление? Или усталость промелькнули на его лице. Но только промелькнули, я решил, что мне показалось.
Еду в немецкой концепт-карете в институт, где меня ждёт физкультура. Сдаю все нормативы, и стоило шуметь по этому поводу! Потом иду к Жоржику сдавать курсач. Препод смущён, он суетится, что так не похоже на него. Может, он действительно взятку получил? И теперь изнемогает от стыда? Пофиг! Меня хвалят и по-отечески журят. Дескать, не нужно допускать до крайности в следующий раз.
Уже после пары по английскому звонок от Лапши. Его почему-то нет в вузе!
— Лапша! Ты где сегодня?
Голос у друга неузнаваем, хрипит.
— Юлька, даже не знаю, как тебе сказать.
— Чё, новый сосед тебя ограбил?
— Лучше бы ограбил…
— Чё, изнасиловал?
— Юлька, тебе сейчас тоже не до шуток будет!
— Так что случилось-то?
— У нас ночью был пожар.
— Ёо-о-об!..
— Ваще непонятно, что случилось! — начал орать друг. — Загорелся шкаф и шторы! Сгорел стул, расплавился ноут: и твой, и мой… Вещи в шкафу… короче, их как бы нет.
— Хотя бы живы все?
— Да живы! Пожар был только в комнате, приехали тушить быстро. На кухне, в коридоре всё цело. Но копоть везде. Во-о-о-онь! А ещё пена и вода.
— И чё, хозяйка знает?
— Ясен перец! Прискакала вместе с пожарными. Как будто сама поджигала!
— И?
— Чё, «и»? Орала, грозилась, ну… Нужно всё чинить, возмещать и вымётываться.
— А этот твой сосед?
— А он, Юлька… слизняк ебучий! Уже свинтил куда-то!
— Лапша, а ты сейчас где?
— Иду из ментовки. Там тоже разбирались…
— Я сейчас приеду.
Новость — офигеть! Вещи жалко, ноут ещё жальче, а денег на ремонт просто нет. Чёрт! Почему так не везёт? Ладно, хоть Лапша не задохся.
Друг выглядит смертельно усталым. Весь серый, потный, руки дрожат, глаза испуганные. Квартира выглядит ещё хуже. И самое главное — запах! Вернее, вонь при открытых окнах. Жить здесь невозможно.
— Лапша! Где ты сейчас будешь?
— Поеду к Устинову в общагу, он сказал, что до окончания сессии можно пожить, у него одногруппник женился и съехал…
— Лапша, самое главное, что ты жив!
И парень заплакал. В голос. Смотреть, как рыдает здоровый бугай, боксёр, между прочим, неудобно и совестно. Не знаю, как его утешить? Сам-то сижу в шоке. Убит просто.
— У-у-у! Ю-у-уля-а-а, как чинить-то это всё? Ы-ы-ы-ы, меня отец убьёт…
— Лапша, я с тобой! Я тоже впрягусь!
— Ы-ы-ы… чё делать-то, не знаю! У меня ум уже болит!
— Лапша! Мы придумаем что-нибудь!
— Что-о-о?
— Мне Бараев обещал деньги хорошие за месяц заплатить, починим! Подработаем за лето.
— Юу-у-уля! Ты же в Италию хотел ехать… Ы-ы-ы-ы…
— Ну, Италия в следующий раз!
Обнимаю Лапшу за плечи, встряхиваю.
— Лапша, переживём!
Сидим философски молчим среди вони, пены и каких-то обгорелых останков ранее живых вещей… От вони режет глаза, они слезятся. Начинает пронзительно болеть голова. И в это время звонок, смотрю — Роман Вольфович.
— Юля! Поехали на обед. Ты в институте?
— Не, Роман Вольфович, я на квартире. — Я хлюпаю носом и вытираю ядовитые слёзы из отравленных глаз.
— Ты что? Ревёшь? Опять из института выгоняют?