«Прекратить… Задушить… Искоренить…»
И все чаще в них встречается слово, от которого холодный пот проступает: «Допустили пугачевщину на Кавказе…» А затем приказ, в форме, не допускающей возражений: «Невзирая на возможные потери. Патронов не жалеть… Подавить смуту любыми путями…»
Вот какие последствия мог иметь тот, на первый взгляд, совсем незначительный случай, когда веселое братство грузинских художников, опорожнивших перед тем не один кувшин доброго старого — кахетинского, придумали написать замечательную картину, изображавшую и прославлявшую орлицу Кавказа! Кто мог знать тогда, что при имени этой орлицы будет содрогаться двуглавый орел…
Нет, было бы преувеличением даже с нашей стороны, хотя мы беззаветно любим и Гачага Наби, и Хаджар-ханум; было бы преувеличением сказать, что именно они пошатнули мощь империи, простершей свои крылья от одного океана до другого. Но время было такое, что грозный корабль уже дал течь! Грозные пушки с палубы еще взирали надменно на все вокруг, готовые превратить цветущие берега в дымящиеся развалины; но в трюме уж капала со всех сторон вода, бежали веселые ручейки по заросшим склизким дубовым шпангоутам. Такое было время!
И не будем изображать дураками или глупцами тех, кто бегал по палубе в поисках спасения, они многое понимали. Потому и намерены были сражаться за свою жизнь и достояние до последнего.
Потому они и слали грозные приказы, чтобы все разбойники были пойманы и обезглавлены.
— Хватит играть в прятки с этим вашим Гачагом Наби! Хватит создавать легенды, которые возносят драных кавказских черных кошек до романтических образов. Нечего лепить орлиные крылья тем, кто должен подобострастно мяукать у заднего крыльца! Все хижины, где могут укрыться смутьяны, — предать огню! Если в землянке их кто приютит — землянку срыть!
Пусть дрожит земля под солдатским сапогом. Господи! Финляндию захватили, Польшу усмирили, вошли в Манчьжурию, разгромили турок на Черном море, потеснили Иран с его давних позиций — а тут, на тебе! От абреков, от нехристей немытых в собственных пределах — и такое унижение, господа!
Снова и снова летели распоряжения по проводам, везли их в сумах нарочные, передавали из уст в уста одно и то же:
— Взять! Арестовать! Уничтожить!
… Но не только в верхах началась мышиная возня. И на месте поднял голову всякий темный люд. Им тоже досаждал Гачаг Наби, и хотелось былой тишины и покоя.
Почтмейстер Гёруса забегался. За все долгое время пребывания его на ответственном посту, он впервые столкнулся с такой лавиной документов, всколыхнувшей и затопившей вековую полудрему уездного почтового отделения. Длинное лицо чиновника, казалось, вытянулось в эти дни еще больше; аккуратный пробор прилизанной шевелюры покрылся испариной. Самое поразительное — получать обильную корреспонденцию было некому!
Занятый стремительными событиями, уездный начальник перестал посылать на почту отставного солдата, обычно выбиравшего здесь скудный улов циркуляров и запросов, адресованных полковнику Белобородову…
Но больше всего проблем возникало с почтой, адресованной генерал-губернатору. Она скапливалась уже мешками, и до нее, казалось бы, никому не было дела.
И, наконец, последний источник страхов почтмейстера — это неожиданное соображение, что этой, никем не востребованной почтой могут вдруг заинтересоваться сами разбойники, послужившие объектом и поводом столь обильной переписки.
— Ага! — представлял себе длиннолицый и заранее потел от страха. — Ага! Вот ты где! — скажет длинноусый Гачаг Наби, ворвавшись в контору среди бела дня.
— Здесь про меня всякие гадости пишут, убить меня приказывают, поносят всячески — а ты, негодяй, бережешь эти дрянные бумаги? Значит, и ты помогаешь моей поимке? Да?
И чиновник вскрикивал, ощутив вдруг холод знаменитого лезгинского кинжала Ало-оглы, уже как бы приставленного к почтмейстерскому горлу.
— Ну-ка, прочитай, прочитай, какие козни нам готовят враги! — говорил воображаемый Гачаг Наби, поигрывая острой сталью.
— Раскрой нам все заговоры этих ублюдков и шакальих детей! Готовый было пискнуть, что он не имеет права нарушать тайну корреспонденции, почтмейстер даже в своих страшных снах вовремя одумывался и душил в себе это неуместное должностное рвение. И начинал лихорадочно вскрывать письмо за письмом, подробно перечисляя, как и где приставы обещают срубить буйную голову Гачага и поднести ее казне в обмен на равную по весу меру золота…
Нет, надо было на что-то решаться. Тем более, что пакеты все шли и шли. Один за другим прибывали курьеры из Евлаха в Шушу, из Шуши в Гёрус. А так как губернатор упорно никого не желал принимать, то и секретные пакеты тоже скапливались у почтмейстера, что уже было нарушением всех правил.