— Вот когда мы пойдем долбить проход в каземате, — Томас, отступив, ударил себя по крепкой, как наковальня, груди, — я со своими калеными железками сгожусь больше многих прочих помощников…
— Хаджар передала, что нужно ждать ее знака и ничего самим не затевать.
— Да, тяжкую ношу взвалила она на себя! — Кузнец вздохнул, подумав о том, что так можно потерять время и упустить момент. — Зря она сама взялась за подкоп. Гордая — все сама да сама.
— Верно, своими руками свою волю хочет добыть.
— Что бы она там ни хотела, ни задумала, а дела трудные.
— Да еще какие…
Томас с самого начала сомневался, что Хаджар сама управится с подкопом. Подосадовал:
— Слышь, этот каземат — не халва тебе, чтобы взять да и проглотить. Это же крепость, куда ни глянь — штыки и дула. Попробуй сунуться — что днем, что ночью — мигом башку размозжат, мокрое место останется.
— Лучше бы уж нам, мужчинам, размозжили башку, — горько сетовал Аллахверди, — чем позволить, чтобы женский платок казачьими сапогами топтали!
Посидели друзья на подушечках, положенных на палас, поговорили, поразмыслили. Набив табаком трубки, чиркнули кресалом о кремень, закурили, жадно затягиваясь горьким дымом. Потом, постукав трубками об пол, высыпали пепел, снова набили табаком из кисетов, но закуривать не спешили.
— Одной ей не вырваться — подмога нужна, — продолжал Томас. — Что может сделать невольница, в четырех стенах, взаперти, в живом кольце охраны, в окружении штыков?!
— Знаю, кум… — вздохнул Аллахверди. — Но без ее согласия нарушать ее же наказ не след!
Томас поднялся, прошел в смежную комнату, велел жене — матери семерых детей, накрыть на стол.
Та встревожилась:
— Куда ты собрался?
— Надо в Гёрус.
— К добру ли?
— Проклятье лиху! — отделался Томас обычным присловием, не объясняя цель своего поспешного ухода, и вернулся к Аллахверди. Тот показал, как стоит охрана: смотри, мол, в оба, не плошай, — разузнай, что да как. Лучше бы, конечно, снестись с каким нибудь надзирателем-армянином, на которого можно положиться… А ежели не удастся — Лейсан из Хаджилы может помочь.
Да, без Хаджар Наби туго приходилось. Она окрыляла Наби и его удалых воинов, она воодушевляла их! Без нее Наби не был бы столь бесстрашен! Не мог бы водить преследователей за нос, выходить из боев целым-невредимым, приводя в бешенство власть имущих в Иране-Туране[19], восхищая народных ашыгов, сказителей, в чьих песнях их превозносили до небес…
И если первым героем в этом живом дастане был Гачаг Наби, то душой его была Гачаг Хаджар!
И подобно тому, как душа сказочных великанов — дивов таилась в сокровенном стеклянном сосуде, так и воинский дух повстанцев воплощался в Хаджар. И ее заточение в каземате было как бы моральным арестом для всех других.
И как плоть не может жить без духа, так и борьба не могла обойтись без Хаджар! Должны же они разорвать это злое кольцо! Либо жизнь в бесчестьи, либо славная смерть! Иного пути не было!
В окопе ли Хаджар, разит ли врага Хаджар — отпор и отважный удар! Нет Хаджар в строю — нет былого пыла в бою!.. И уже не так грозно звучит громовой клич Гачага Наби!..
Сын Ало, сын «Алова» — как многие называли его, — сын Огня, глядишь, не так уж и горяч, не вспыхнет, не заполыхает… И не взыграет кровь, не захлестнет сына Ало упоение отваги, музыка боя! Увы, и отряд сник, и не так бьется с вражьей силой, и, может, уже кое-кто готов на попятный пойти. Чувствуется, чего-то не хватает отряду, что-то надломилось в людях. Без Хаджар поубавилось пыла. Верно, никто из удальцов виду не показывал, не раскисал, не хотел мириться с тем, что Хаджар томилась в каземате. А все ж внутри, подспудно не могли не угадывать охлаждение и разлад… Это настроение улавливал и сам Наби, чувствовал больше и острее, чем когда бы то ни было.
— Скажите, ребята, без Хаджар мы, вроде, стали грустить, а? Вроде потухшего костра стали, точно…
— Или привыкли равняться на отвагу и удаль дочери Ханали?
— И на отвагу равнялись, и на имя молились!
— Да я и сам знаю — не будь дочери Ханали — не быть мне Гачагом Наби! Не мчать на коне, не бить из винтовки-айналы, не опоясаться кинжалом. — И продолжал дрогнувшим голосом:-Но что тут поделать, не хочет она, чтобы кровь из-за нее пролилась, и люди гибли под копытами казачьих коней! Но должна знать зангезурская голытьба, что никто не преподнесет нам и свободу, что возьмем то наше! — Наби поглядел вдаль, за гряду голубых гор. Разговор происходил на высокой скале.