— Зачем? Почему? — посыпались вопросы со всех сторон.
— Он хочет знать, как содержатся заключенные.
— Ему надо полюбоваться самому их страданиями? Гачаг Наби, сам того не заметив, тяжело вздохнул.
— Нет уж… Что им до заключенных. Конечно, он сам хочет повидаться с «кавказской орлицей». Которая теперь стала черной кошкой, сидящей у него в подвале.
— Спасибо, Карапет! Ты нам принес очень важную весть.
— Может, воспользоваться случаем, и напасть на генерал-губернатора именно в этот момент? — азартно спросил Андрей.
— Да! Да! — загудели все.
Андрей встал, расправив плечи, и к нему тут же пристроились рядом Мехти, Тундж Вели, а там, глядишь, встали и Гогия, и Людмила, и Тамара.
— А что, подстрелим губернатора, как перепелку! Ружья блеснули в руках у отважных, клинки звякнули. Ало-оглы усмехнулся в усы.
— Вот это воинство!
Тут вперед выступила Людмила.
— Поручите мне, я белку бью в глаз!
Но Тамара не захотела отстать от подруги.
— Нет, мне, поверьте, я с детства владею ружьем! Потом, переглянувшись, они пришли к согласию:
— Короче, поручите нам, мы не подведем! Ало-оглы усмехнулся снова:
— Решили мужчин отстранить от дел? Что ж, закажем вам папахи!
И, снова став серьезным, спросил:
— Ну, подумайте, что будет с вами, если вы попадетесь в лапы казаков?
Девушки ответили почти одновременно:
— Мы готовы отдать жизнь за правое дело!
— А если губернатор останется жив? Если ваши выстрелы даже его не заденут?
Девушки обиделись. Но Гачаг Наби продолжал гнуть свое:
— Здесь столько мужчин… Как по-вашему, можем ли мы допустить, чтобы вам угрожала опасность?
— Это несправедливо! — возмутилась Людмила. — Мы же не барышни, а ваши боевые товарищи! Будь мы другими — сидели бы по домам, а не чистили ружья в этой Черной пещере. Раз уж вы признали за нами право участвовать в борьбе, то не смеете отодвигать нас в сторону, когда наступают решительные события!
— Мужчина… Женщина… Да какая разница на поле битвы, кто именно послал меткую пулю?
— Нет, разницы между удальцом-парнем и самой героической девушкой забывать нельзя, — заявил Наби. Но не удержался от улыбки и, проведя железной рукой по усам, добавил:
— Что за народ пошел! Вот ведь и Хаджар так! Ханали-кызы тоже всегда рвется в бой и удержать ее — нужно иметь силу быка и тигра, взятых вмест.е.
— Так пусть сегодня Тамара заменит Хаджар! — сказала грузинская художница и взяла ружье наперевес.
— Или Людмила! — не думала уступать ей подруга.
— Погодите! — осадил прекрасных воительниц Ало-оглы.
— Тебе, Тамара, не стрелять следует, а рисовать. От твоих картин наше общее дело выиграет куда больше, чем от твоих выстрелов. Кроме того, я не думаю, что здесь удастся справиться пулей. Губернатор никогда не показывается на людях.
— Тогда выбор должен пасть на меня, — шагнула вперед Людмила. — Я проберусь в каземат правдами и неправдами и там окажусь недалеко от губернаторской свиты.
— Ну и что?
— И убью его!
— Да как?
— Могу стрелять из пистолета. А если…
— Что?
— Если не попаду, то и кинжал в моей руке станет страшным оружием!
Людмила, действительно, вырвала из ножен подаренный ей маленький дагестанский кинжал.
Ало-оглы нахмурился.
— Эй, красавица! Такая игрушка не для твоей нежной ручки, привыкшей собирать бледные северные цветы в ваших холодных полях. Прости меня, но чтобы успешно действовать клинком, надо привыкнуть к нему с детства.
— Это правильно сказано, Гачаг Наби — вмешалась Тамара.
— Кинжал — оружие кавказцев. Я смогу погрузить его по узорную рукоятку в грудь угнетателя наших народов!
— Нет, — отрезал Ало-оглы. — Тебе же было уже сказано, рисуй для потомства то, что ты видишь здесь. Наши внуки должны знать, какой ценой досталась им свобода и кто добывал ее, не щадя жизни. Отойди, девушка, не мешайся в мужские дела.
— Так вот ваше представление о равенстве и братстве?
— Рисуй. Рисуй так, чтобы люди поняли, что есть равенство и братство между борящимися за справедливость, между христианами и правоверными последователями ислама. А между мужчинами и женщинами…
Тамара надула губы…
— Так что, Ало-оглы, товарища ты во мне не видишь?
— Слушай, дорогая, мы мужчины, наконец, так? Я и твой Гогия? А?
— Конечно. Но чем же я хуже?
— Кто сказал хуже? Может, даже лучше! Но — другая, понимаешь, другая!