Государь, не сдержавшись, парировал:
— А может, это вы — германофил?
— Я родила России наследника престола! Завтрашнего императора!
— Куда вы клоните?
— К тому, что я кровно связана с судьбами империи. Да, я причастна к возвышению славы и чести империи. И я желаю, чтобы мой сын правил счастливо и спокойно.
Глава сорок седьмая
Государя больно уязвило это «мой сын». У него потемнело в глазах, и он готов был отшвырнуть эту надменную, чужую женщину от двери, и уйти прочь. Но он задушил в себе гнев при мысли о неизбежной истерике и скандале.
— Однако… — продолжала она и запнулась.
— Что же — «однако»?
— Наследник может успешно служить трону и отечеству, ежели его родитель сможет водворить порядок и покой в государстве. То есть… — она била в самую больную точку, — я слышала, что не только подданные из числа мужчин, но даже и женщины ополчились против трона, следуя примеру «Орлеанской девы»! Вот вам и французские «моды»!
— Кто, например?
— Вы лучше меня знаете. Эта кавказская татарка! Отвлечемся ненадолго, дорогой читатель! Рассказчик понимает, что такой разговор, равно как ряд предыдущих и последующих, скорее всего, никогда не происходил. Нам, однако, важно, что так говорили в народе, видя в царе первого противника Наби и Хаджар… Вернемся теперь в царские покой и послушаем.
— Так вот вы о ком… О Хаджар-ханум!
— Да, об этой самой особе! Должно быть, это титул: «ханум», которого она удостоилась за антиправительственные деяния.
— Она — под стражей.
— А муж?
— Он сам объявится и придет с повинной, следом за ней. В тишине раздался саркастический хохот.
— Ха-ха, придет! — царица стиснула пальцы, сплошь унизанные драгоценными каменьями. — Придет, бросит оружие, каюсь, мол, казните или помилуйте!
— Да, непременно, — убеждал царь, не желая идти на попятный. — Гачаг Наби падет ниц.
— Откуда такая уверенность?
— По кавказским обычаям, мужу не подобает оставлять жену в заточении ни под каким видом!
— Это почему же?!
— Это пятнает мужскую честь! — с пафосом произнес император, принимая горделивую позу, поскольку речь зашла о столь высоких рыцарских добродетелях.
Но — говорят в народе — на императрицу, видевшую его насквозь, эта демонстрация не произвела никакого впечатления. Государь, однако, как истинный рыцарь, чинно взял ее под руку и препроводил в соседние покои, более располагающие к беседе, усадил в мягкое кресло и сел напротив. — Любопытно, не так ли?
— Уж не опасается ли самодержец своей вотчины? — не удержалась императрица от иронического выпада. Но, ощущая некоторый перевес, государь ударился в полемику:
— Ни Кавказ… — воздел он руку. — Ни шляхта… ни Туркестан не страшны моим штыкам!
— Ну, поговорим хоть однажды спокойно! — вкрадчиво и интимно понизила голос государыня.
— Наша восточная политика — вот что это! — уловив примирительное настроение и ощущая свое мужское превосходство, изрек воспрявший духом царь, забыв о тайном своем смятении и жестикулируя железной десницей, он стал посвящать жену в политические нюансы:
— Мы должны, хотя бы внешне, соблюдать неприкосновенность магометанских нравов! Иначе ведь как мы можем двинуться на османских турок, имея в рядах регулярных войск части из числа вооруженных кавказских татар?..
Я полагаю государь, крепости всегда нужно брать силой! — сказала императрица со значением.
Глава сорок восьмая
Хотя укоры императрицы и задели государя за живое, но они невольно помогли также рассеять некоторые страхи. Ведь, бывает, что и испуг можно «отпугнуть». Клин клином вышибают. Неожиданное преображение государя пошатнуло позиции императрицы, если и не обезоружило, то, по крайней мере, остудило ее воинственный пыл. Она испугалась мысли, что при нынешней подозрительности и страхах, в случае покушения на августейшую персону, государь, чего доброго, не остановится и перед тем, чтобы обвинить ее в соучастии.
Государь же уразумел, что, уступая и отступая, не спастись от царицыных деспотических капризов! Видно, и не стоило доныне, страшась светских слухов и сплетен, уклоняться и увертываться. Надлежало противостоять, дать отпор! Твердость — вот удел мужчины.
И потому государь в душе был доволен собой, тем, что не стал уклоняться, как бывало, от объяснения, на которое вызвала его сама царица.
И потому государь вообразил себя привычно расхаживающим перед державными владениями, изображенными на карте, и решил, что так он будет лучше выглядеть.