— Пожалуй, догоню я Михаила, — и добавил многозначительно: — Похоже, нам по пути.
Коснувшись осторожно пальцами своих черных кавказских усов, словно проверяя, не колкие ли они, Владимир Ткач поцеловал нежно руку Анны Павлантьевны и энергично и горделиво зашагал к выходу. Это было так неестественно и комично для его коротконогой фигуры, что все, кто остался в гостиной, невольно улыбнулись, понимая, что поступают бестактно. Но что поделаешь? Все привыкли к тому, что Ткач всегда в полупоклоне и всем своим видом показывает внимательность к собеседнику, готовность сию же секунду кинуться исполнять любую просьбу. А если Владимир Ткач собирался возразить, непременно притрагивался пальцами к усам. Все привыкли к его позе, которую кто-то из молодых офицеров окрестил «слушаюсь», — и вдруг такая необычная горделивость.
— Ишь прорвалось! Видать, заматереет со временем, станет, как и отец, — не подступишься, — буркнул генерал Левонтьев, когда дверь гостиной закрылась за Ткачом. — Яблоко от яблони далеко не катится. Пока молод, играет в услужливость…
— Что верно, то верно, — согласился Богусловский.
Оба генерала вновь уткнули носы в газеты. Богусловский читал молча, а Левонтьев бросал то одобрительные реплики, то возмущался, то осуждал, мешая и Богусловскому, и своей дочери, которая все еще намеревалась открыть крышку рояля, чтобы сыграть, теперь уже только для брата и для себя, но всякий раз, как только рука ее прикасалась к холодному черному лаку, громкое восклицание отца словно хлестало ее по нежным пальцам, и Анна Павлантьевна отдергивала от рояля руку.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Ткач догнал братьев уже на улице. Шли они медленно и так же неспешно перебрасывались пустячными фразами. Они удивленно и неприязненно глянули на Ткача, а тот, словно не заметив недружелюбных взглядов, потрогал пальцами усы и бодро сообщил:
— Дай, думаю, нагоню. Все одно нам по пути…
Братья Богусловские промолчали. Пошли поживее, а вскоре Петр предложил:
— Давай, Михаил, попрощаемся?
— Проводи, как договорились, до штаба, — ответил Михаил. — Зачем поспешно менять решение.
По-деловому выстукивая каблуками по каменному тротуару, сосредоточенно пошагали они к штабу, но чем ближе подходили к Неве, тем чаще попадались им костры, которые горели прямо на мостовых и вокруг которых толпились солдаты, матросы, рабочие, конторские служащие и даже женщины с детьми. Иногда от такого костра отделялась группа во главе с матросом в черном бушлате, непременно с расстегнутыми верхними пуговицами; Богусловских и Ткача останавливали, с нескрываемой подозрительностью поглядывали на зеленые фуражки братьев, на их офицерские погоны; с не меньшим подозрением, но более бесцеремонно рассматривали и Ткача — знакомство это проходило неторопливо, словно матрос и солдаты взвешивали свое решение, наслаждаясь вместе с тем возможностью покуражиться над офицерами и штатским господчиком, а то и вовсе арестовать их и сопроводить куда следует, наслаждаясь полной свободой своих поступков и полной безнаказанностью за все, что бы они ни предприняли. Наконец матрос с ухмылкой требовал: «Документики, вашесблагородь. Документики сюда» — и протягивал ладонь, словно просил милостыню, не замечая этого. Тогда Михаил доставал мандат председателя солдатского комитета команды нижних чинов штаба Отдельного корпуса пограничной стражи и аккуратно клал его на ладонь матроса, а тот, бросив солдатам: «Гляди мне в оба, не убегли бы!», шел в развалку — знай наших! — к костру, долго рассматривал документ, затем возвращался и уже с уважением провозглашал:
— Пусть идут. Свой брат…
Иногда слышали Богусловские и Ткач брошенные им во след реплики: «К стенке б таких братьев», иногда восторженное: «Пограничники, оттого ить с мужиками заодно…»
Через несколько кварталов все повторялось с завидным однообразием; и Петр в конце концов не выдержал:
— Взял бы, Миша, сопровождающего, что ли?
— Милый Петя, ты никак не усвоишь: равенство и братство…
— Что, стоять у костров и хватать за полы каждого, кто идет мимо?! Куда как ни братство! — с усмешкой ответил Петр и добавил, уже серьезно, даже грустно: — Отца и тебя послушаешь, вроде все на своем месте: стереги границу России — и все тут. А глянешь на эти вот костры — сомнение берет. Хлеб бы молотить мужикам на гумнах, а они руки от безделья греют…
Михаил Богусловский резко остановился и, отрубая слова, сказал гневно:
— Иди, Петр, домой! Фуражку зеленую и мундир порубежника брось в камин. Только тогда, не пятная чести, ты можешь думать так. Ты же присягал Отечеству. Долг твой, — значит, верой и правдой служить ему. Повторяю: Отечеству! Впрочем, — примирительно, будто понимая, что ничего уже не сможет изменить, закончил: — Говорено уже много. Думай сам, если голова у тебя не только для того, чтобы носить фуражку. Иди домой, будь здоров!