С Можайским Прохор больше не встретился. Лейтенант уехал из Симода раньше на другом корабле и теперь жил в Кронштадте. Но на всю жизнь запомнил Прохор его добрые слова и терпеливые уроки, многому научившие бывшего рекрута Нерчинского горного ведомства.
Прохор не узнал Николаевского поста: сюда со вторым сплавом по Амуру прибыло большое подкрепление. Строились форты, на рейде стояли корабли, переведенные из Петропавловска, среди которых Прохору была показана шхуна «Лиман», построенная на мысе Куегда.
— К сроку вернулся, — сказал обрадованный встречей с Прохором Дерябин. — Тут работы хоть отбавляй.
Слушая Василия, Прохор со снисходительным добродушием улыбался: «Ишь, парень-то каков стал, того и гляди меня поворачивать вправо и влево начнет…»
Прохору казалось, что Николаевский пост это и есть тот самый «край света», куда досягнула Россия: дальше океан и — чужие страны. В одной из них — Японии — он даже самолично побывал. Теперь, выходит, надо здесь окончательно обстроиться и, когда выйдет срок службы, подумать и о собственном доме. И если на новом месте жилось не очень-то сладко, случалось и голодать, и тяжко болеть, и сносить от иных начальников незаслуженные обиды, — Прохор все же не жаловался на судьбу: здесь он чувствовал себя человеком уже хотя бы потому, что видел за эти годы уважительное отношение к своему труду со стороны таких умных и справедливых людей, как Геннадий Иванович Невельской, капитан Козакевич. А тут еще новый знакомец объявился — Степа Макаров, кадет Николаевского морского училища. Парнишке одиннадцать лет, а знает столько, что другому взрослому, пожалуй, не сравняться, да и в грамоте шибко силен. И сам, по своему почину, Прохора взялся учить. А Прохор платит Степе рассказами о том, что успел повидать и чему научился в корабельном деле.
Быть может, и одолел бы Прохор весь букварь, но ученье пришлось прекратить: приказано было собираться в новый поход — в южном Приморье закладывать новые военные посты.
Среди солдат и матросов Николаевского поста уже давно ходили слухи об этих предстоящих походах: шла усиленная подготовка кораблей, провианта, снаряжения. Людям было известно, что завершалась работа по выработке и подписанию договора с Китаем, по которому за Россией признавался Уссурийский край.
Николай Николаевич Муравьев летом 1859 года совершил на пароходе-корвете «Америка» морское путешествие из Николаевска до устья реки Тумень-ула, на границе России с Кореей. Он зорко обследовал все побережье, а южные воды, на берегах которых предстояло ставить военные посты, назвал заливом Петра Великого. Муравьев, как и в дни первого плавания по Амуру, продолжал давать русские названия безымянным местам и переименовывал те, которые получили имена от случайных, залетных путешественников. А в южных приморских водах побывал однажды такой непрошеный гость — английское судно «Винчестер». Оно разыскивало ушедшую из Петропавловска русскую эскадру. Англо-французам было невдомек, что она благополучно пребывала в лимане Амура. Вражеские корабли шныряли по заливам и бухтам, теряясь в догадках по поводу непонятного исчезновения русского флота. Ведь неприятель не знал, что существует проход из Татарского пролива в Амурский лиман и что великим открытием Невельского, опрокинувшего многолетние представления различных путешественников и географов о том, что Сахалин — полуостров, воспользовались русские военные моряки. Командование «Винчестера» не скупясь одарило впервые увиденные им берега именами британских королевских особ и разных знаменитостей. Одна из бухт, удобно расположенная между сопок небольшого полуострова, была названа по имени штурмана корабля Мэя. Вот эти-то имена и заменял Муравьев, начав с мыса Горнет, назвав его Поворотным.
Муравьеву особенно понравились две бухты: та, которая называлась портом Мэй, и вторая — в заливе Посьета. Именем этого русского капитана назвал Путятин залив, открытый во время плавания на «Палладе». В облюбованных гаванях генерал-губернатор и решил ставить военные посты в навигацию 1860 года. Устройством их завершалось занятие всех пунктов новой границы на тихоокеанских рубежах России.