И все же, говорит он, я не до конца разобрался, и у меня такое ощущение, будто выпала одна важная часть.
А конкретней, спрашиваю.
Нам нужно встретиться, отвечает.
Потрясающая идея, говорю. Не забудь прихватить с собой ручной огнемет.
Да-да, Максик, отвечает, договорились.
Называет время и место, вечером в «Европе», отсоединяется. Я возвращаю телефон Кларе.
Ты сошла с ума, говорю.
С чего бы это?
Ты, похоже, так и не поняла, что это за люди.
Сидит на низенькой стене, стиснув колени и понурившись, на меня не глядит, обращается к цементному покрытию.
Скажи еще, что ты за меня переживаешь.
До этих пор я не отдавал себе отчета в том, переживаю я за нее или нет, может, дело обстоит именно так, а может, я считаю, что право причинить ей зло принадлежит мне одному. Мы с ней заключили сделку: моя история в обмен на ее достоинство, свободу, здоровье, короче говоря, в обмен на ее личность. Дело обстоит так, и только так.
Я переживаю за свою собственность, говорю. Я тебя купил.
Ошибка, отвечает она, ты меня только нанял. И время договора истекает прямо сейчас.
Нет, не истекает.
Истекает.
Так мы с места не сдвинемся. Хорошо, попробую по-другому.
Клара, говорю, ты любишь меня?
Не отвечает, я повторяю вопрос, она еще ниже свешивает голову, упирается лбом в колени, руками вцепляется в пальцы ног. Мне хочется ее встряхнуть, может быть, всего лишь тряхнуть за плечо, но что-то в ее позе меня останавливает.
Ладно, еще раз, говорю я. А себя ты любишь?
Да, говорит она, больше всего на свете.
И ты веришь, что они теперь позволят тебе спокойно вернуться домой?
Разумеется, отвечает, я ведь ничего не сделала. Только записала фантазии наркозависимого психопата.
Фантазии, переспрашиваю.
Из тебя, отвечает, твои истории выделяются, как гной из нарыва. Я никогда в жизни не видела ни Герберта, ни Росса, ни Джесси. Я даже не могу поручиться, что они существуют. По телефону я говорила с незнакомцем, а кассеты оставляла в одной из почтеннейших юридических контор всей Европы. Так в чем я замешана? И чего еще им от меня хотеть?
Лиза, говорю, девочка, не будь так наивна.
Обнимает себя руками за плечи. Теперь вид у нее такой, словно ей зябко. Странный, гологоловый, тощий, зябнущий обитатель подземного царства в белой футболке.
Слушай, ты, говорит она, чего тебе от меня, будь ты проклят, надо?
Это отличный вопрос. Конечно, я чувствую себя обманутым ею, даже одураченным, но в этом, строго говоря, нет ничего нового. Куда хуже ощущение, будто я сижу над обрывом, на краю города, болтая ногами в пустоте над бездной, а в это время все краски мира у меня за спиной уступают место одной-единственной серой, улицы скручиваются спиралью, дома поэтапно проваливаются под землю, последние огни гасит ровный ветер, не встречающий на пути никаких препятствий. И я вижу себя самого: уже очень скоро я превращаюсь в муравья и ползу вкривь и вкось по пустынной плоскости, стучу в землю лапками, приговариваю: цемент, повсюду цемент. Что мне нужно, так это чтобы Клара не оставила меня наедине с самим собой.
Ничего, говорю я ей. Сам не знаю. Понять, что ты сделала и почему.
Наконец она поднимает голову и смотрит на меня. И внезапно я перестаю понимать, почему мне так нравился ее голый череп, она выглядит просто чудовищно и кажется мне совершенно чужой. И совершенно безжизненной.
А что бы ты сказал, спрашивает она, узнав, что мне осталось жить недолго? Что я больна? Что я вич-инфицирована?
Отступаю на два шага, окидываю взглядом всю ее целиком, тощую и поникшую, больше похожую на тряпичный мешок, чем на человека.
Я бы понял тебя лучше, говорю.
Вот видишь, отвечает. Только я не больна. Я здорова как бык. И как раз поэтому ты никогда не поймешь.
Меня охватывает какое-то чувство; похоже, это голое отчаяние.
Клара, говорю, ты любишь меня?
Теперь она отвечает не раздумывая.
То, что я к тебе испытываю, говорит она, называется презрением и сочувствием с некоторой примесью ненависти.
Сочувствие, говорю я, это просто прекрасно, это идеальная предпосылка для длительных и тесных взаимоотношений.
Смеется или, скорее, фыркает.
Раскатал губу, говорит.
Как-то мне казалось, говорю, что в последнее время нас с тобой кое-что связывает.
Напрасно казалось, говорит. Но могу тебе кое-что сказать. Кое-что по-настоящему важное. Куда важней всей здешней херни. И возможно, ты обрадуешься.
Ну же, говорю, не тяни.
Предложи нам вдвоем вернуться в Лейпциг, думаю я, предложи нам отправиться в Южную Америку или в Гренландию, хотя нет, не в Гренландию, а впрочем, к черту, если тебе так хочется, и в Гренландию, давай опрокинем на стол бокал вина и посмотрим, какой континент напомнит своей формой пятно, вот туда и отправимся.