Заношу ногу на низенькую ограду и давлю окурок о крышу «асконы».
Откуда у вас этот адрес, спрашиваю.
Он улыбается.
Все-то вам надо знать, говорит он.
Ясное дело, надо, отвечаю. Человеку свойственна любознательность, и, строго говоря, разумнее было бы ее как-то сдерживать. Я как раз над этим работаю.
Он смеется.
Бог дал человеку чувство голода, чтобы он ел, говорит он, и чувство полового голода, чтобы он размножался. Отсюда можно сделать вывод, сильно ли Он с самого начала полагался на разумность нашего поведения. Да и на разум как таковой.
Возможно, вместо этого стоило бы с самого начала объяснить нам, чем же так хороша эта хреновая жизнь, говорю я ему. Поняв, мы бы и сами что-нибудь делали для ее сохранения.
Судя по всему, наш разговор его страшно потешает.
«Упаси нас Господи от понимания, — театрально взывает он. — Оно отнимает силу у нашего гнева, достоинство у нашей ненависти, страсть у нашей мести и у наших воспоминаний — блаженность».[24] Если вы позволите мне прибегнуть к заимствованию.
Ладно, говорю, хватит. Давайте с этой ерундой покончим.
Какое-то время молчим. Подавшись вперед, старик гладит пса, и его повадка превращает ржавый металлический стул в кресло-качалку, «аскону» — в открытый камин, а необученного дога — в вымуштрованную охотничью собаку. Жак Ширак встряхивается, как перед броском на зверя.
Если стадия ухода за животными уже пройдена, говорю я, то, может быть, перейдем к делу?
И каково же может быть, по вашему мнению, это дело, интересуется Шнитцлер.
У меня имеется смутная надежда на то, что вы прибыли сюда, чтобы наверстать упущенное из уважения к моей подруге два года назад, говорю я ему.
И о чем речь?
О расправе надо мной, говорю.
Вы действительно любопытный субъект, говорит он.
Что правда, то правда, отвечаю.
Есть нечто несуразное, говорит он, в том, как вы помогли своему предполагаемому убийце донести до дому саквояж и подали ему стакан воды.
С таким ходячим трупом, как вы, отвечаю, надо вести себя деликатно.
То-то и оно, задумчиво тянет он, деликатно. Но я должен вас разочаровать. Я не экипирован для умерщвления.
В случаях умерщвления по найму, говорю, это принято называть умышленным убийством.
Вы юрист.
Он произносит это не в порядке вопроса или констатации, а как похвалу. Он начинает действовать мне на нервы.
А что же тогда в саквояже?
Через пару мгновений до него доходит.
Ах вот вы о чем, смеется он. Но вы ошиблись. Да ведь вам эта штука знакома.
Открывает саквояж, и на этот раз я опознаю отливающий металлическим блеском предмет с первого взгляда. Это диктофон, сильно смахивающий на Кларин. Я кажусь себе полным идиотом.
Ладно, говорю, вы пришли к Кларе.
К кому, спрашивает.
К Лизе, говорю.
Клара, повторяет он за мной, в ролевые игры играем. И вам она тоже подобрала новое имя?
Успокойтесь, говорю, и скажите, что вас сюда привело.
Ваша Клара позвонила мне, говорит он, и назвала адрес, едва вы сюда прибыли. Она страшно гордится тем, что пустилась в такую авантюру. Она положила трубку, прежде чем я успел сказать, что я об этом думаю. Но я весьма рад наконец познакомиться с вами лично.
Вы рады тому, говорю, что, я кое-кого прикончил.
Я психолог, говорит он, я специализируюсь на патологии преступлений. Грибник тоже радуется, когда ему попадается гриб.
Медленно, вяло киваю и говорю, одновременно доставая новую сигарету из пачки:
А свежепроклассифицированный уголовный преступник всегда радуется, когда ему попадается новая жертва.
Смотрим друг на друга в упор, но я, честно говоря, и не жду того, что он запаникует. Совершенно очевидно, ему довелось сталкиваться с вещами и людьми куда страшнее моего. И все же я внушаю себе, будто подметил какую-то мимолетную реакцию его зрачков, то ли расширение, то ли сужение, то ли как бы накачку изнутри. Повышенная настороженность с его стороны мне льстит. Хотя его рот при этом насмешливо подрагивает.
Макс, говорит он, мне очень жаль. Я прочитал первые пятьдесят страниц Лизиного сочинения, и это отличная история, но она ни в малейшей степени не связана с преподаваемым мной предметом.
Тогда Лиза провалит дипломную работу, говорю я.
Вот именно, говорит он, однако такое у нас не принято. Профессор должен позаботиться о том, чтобы дипломант написал приемлемое сочинение.