МНЕ, рычу я, ПРАКТИЧЕСКИ НЕЧЕГО ТЕРЯТЬ. Примите это наконец во внимание, ЧЕРТ БЫ ВАС ПОБРАЛ!
Уверяю вас, шепчет он, вам предстоит еще долгая счастливая жизнь, если вы сумеете выпутаться из нынешней ситуации. Речь идет исключительно о том, чтобы принять несколько правильных решений.
Опять тянусь руками к его лицу, он так чудовищно уродлив.
«Когда смерть приближается, занавесив лик, — цитирую я по памяти, — мы говорим о выздоровлении».[25]
Это для него уже слишком, глаза становятся несколько шире, что придает лицу выражение безумия, и он меняет тактику, хватаясь обеими руками за сердце. Совершенно очевидно, что он симулирует. Выглядит он, конечно, мертвецом, но это от жары, а так-то он еще твердый орешек.
Это меня не испугает, цыкаю на него.
Снимает руки с груди, вцепляется в ручки стула, дает хорошего пинка Жаку Шираку, который, вскочив на ноги, беспокойно вертится, не понимая, нормально ли то, что он видит.
Макс, быстро произносит Шницлер, вы побывали в совершенно исключительных переделках. Вот и расскажите свою историю профессионалу, а не ДИЛЕТАНТКЕ!
Ку-ку, кричит Клара, погляди-ка, что я принесла.
Я не слышал, как она пришла. И вот она внезапно стоит посреди двора, обеими руками обхватив фирменный пакет от «Шелла», должно быть, алкоголь и сигареты, возможно, у нее есть повод устроить праздник. Лицо у нее живое, раскрасневшееся и влажное, как в лихорадке. Черт его знает, чем она там, в городе, опять занималась и откуда у нее берется на это энергия. Увидев Шницлера, она хватается за голову, на которой черный парик, и тут же опускает руку. Пристально разглядывает его — маленького и жалкого на ржавом стуле, переводит затем взгляд на меня, гордо стоящего руки в боки, с сигаретой в зубах.
Вау, говорит она, вау.
Фройляйн Мюллер, говорит он, для меня это всегда удовольствие.
Но что вы тут делаете, спрашивает она.
Ну, я пошел, говорю я.
Мне удается добрести до Вильгельминенберга, то и дело опираясь на терпеливую спину Жака Ширака. В лесу, на верхнем краю пологого склона, есть пень, срез которого представляет собой лежанку площадью два квадратных метра. Кругом растет лаванда, стоит высокая сухая трава, тишину нарушают разве что насекомые, выполняя свои повседневные ритуалы. Тут часы проходят бесследно, тут чувствуешь себя во времени, как в ванне, наполненной водой, подогретой в точности до температуры твоего тела.
Когда я возвращаюсь, она еще на месте. Такую вероятность я рассматривал как пятидесятипроцентную. Готовит на плитке варево для пса, самозабвенно помешивая лапшу в кастрюле. Захожу ей за спину, и она, не оборачиваясь, передает мне листок бумаги, свернутый в трубочку, как будто из него собираются нюхнуть кокаин.
Письмо, говорит она. Тебе от Шницлера.
На листке номер телефона с припиской: «Настоящий разговор начинается только после того, как сказано последнее слово. Позвоните мне».
А он не сказал, спрашиваю, что тебе надо отказаться от дипломного сочинения?
Сказал, говорит.
А что ты ответила?
Чтобы он не мешал мне работать, не то я найду себе другого руководителя.
Обнимаю ее сзади, кладу голову ей на плечо.
Хорошая девочка, говорю, и повела себя правильно. А как, кстати, этого типа звать?
Милан Куциа, говорит она. Шницлер — это прозвище, потому что он постоянно его цитирует.
Славянское имя, говорю я.
Насколько мне известно, он из Белграда, говорит она. Однако с его любимой темой он не был бы там желанным гостем.
Организованная преступность, говорю я.
Вы с ним немножко поболтали, спрашивает она.
В своем роде, отвечаю, он личность харизматическая. Теперь я лучше понимаю, почему ты пьешь воду с его ног.
Пью, говорит. Но не так страстно, как ты с ног Руфуса.
Да, говорю, пожалуй, даже наоборот. А у тебя что, отца никогда не было или как?
Не отвечает. Убираю руки, хотя обнимать ее мне было скорее приятно.
На сегодня, говорит она, я одержала победу по очкам. Так он выразился. Фройляйн Мюллер, продолжайте, но вам чертовски понадобятся дополнительные усилия.
Отлично, говорю, насчет дополнительных усилий. Давай поедим?
Я не голодна, отвечает, мне так плохо.
22
РИС, ПРИПРАВЛЕННЫЙ КАНТОМ
Смотри-ка, завелся, слышу я ее слова, этого мне только и не хватало. Сон улетучивается, стрелки медленно сползают по шкале на нулевую позицию. Вибрация стихает, гул огромного станка, на котором меня вращали в качестве одного из множества валов, теряет мощность и высоту звука, мотор останавливается, слышен только равномерный свист, и, лежа, я понимаю, что свистит у меня в левом ухе. Открываю глаза, вижу комнатных мух, кружащих у лампы, хотя та и не включена. Мне приснился кошмар, и я тут же понимаю, что никогда не вспомню, что там, в этом страшном сне, происходило. У Бога своеобразное чувство юмора, проявляющееся, в частности, и в том, что он не дает человеку отдохнуть от собственного мозга даже во сне.