— Тогда иди сама к Ковпаку, — сказал взводный и отвернулся — он просто не мог видеть детских слёз. А Нина так напоминала ему дочку, которая осталась в дальнем селе.
Нина кинулась искать Ковпака. Что она там говорила Сидору Артемьевичу, осталось тайной, по только Ковпак разрешил идти на Старую Гуту.
На операцию отправились, едва стемнело. Впереди пробиралась разведка. Ночной лес глухо шумел. Партизаны старались идти шаг в шаг — ночью легко потеряться.
К Гуте решено было подойти в предрассветный час, когда даже часовые теряют бдительность.
Рядом с Ниной шагала Люся Стоборова. Она попала в отряд двумя месяцами раньше, и подруги не расставались теперь ни на минуту. Люся, как опытная партизанка, помогала Нине, познакомила с бойцами второй роты. По цепочке передали приказ остановиться. Командиры отправились в голову колонны на совещание. Нина и Люся присели рядышком. Ныли уставшие ноги. Нину слегка знобило — то ли от предутреннего холодка, то ли от страха, нет-нет да заставлявшего вздрагивать от каждого шороха. Нина вдруг представила себе, как она побежит в атаку, а навстречу ей застрочит пулемёт. «Нет, меня не могут убить!» — горячо зашептала сама себе Нина и наклонилась к подруге.
— Ты боялась в первый раз? — спросила она.
— Ой, ещё как! — призналась Люся. — Даже стрелять не могла — пальцы судорогой свело.
— Приготовиться! — покатилась по колонне команда. — Сигнал атаки — красная ракета!
Светало. Лес наполнялся птичьими голосами. Ничто не напоминало о войне. С опушки, где залегли партизаны, просматривались крайние хаты села. Туда уже уползли разведчики, которые должны были снять часовых. Ещё не топились печи, петухов же, которые обычно в это время криками приветствуют наступающий день, оккупанты давным-давно съели.
Слева и справа от Нины лежали её товарищи из второго взвода. У них — автоматы ППШ, лишь у Нины с Люсей были карабины.
«Как только увижу красную ракету, — решила Нина, — сразу вскочу и побегу!»
— Ты, Нинок, не спеши, — точно прочитав её мысли, сказала Люся. — Взводный приказал, чтобы я за тобой приглядывала. Ведь это твой первый бой.
— Ты за собой лучше смотри! — обиделась Нина. Она терпеть не могла никаких скидок на свой возраст. Из-за этого-то ей в детстве нередко доставалось от родителей, когда она ни в чём не хотела отставать от мальчишек…
— Ой, Нин, да не сердись ты на меня! Я ведь как лучше хочу, — поспешила рассеять обиду Люся Стоборова. — Я ведь по себе…
Но закончить Люся не успела. Глухо грохнула граната, за ней — другая, и тишину разорвали выстрелы. Прочертила светлое небо красная ракета. Партизаны вскакивали на ноги, и, спотыкаясь на кочках да рытвинах, бежали в направлении села. Нина устремилась к крайним хатам, спешила, всё боялась отстать. Выстрелы гремели далеко. Они миновали крайние усадьбы, не встретив ни одного полицая или немца.
Нина с несколькими партизанами подоспела в центр, когда там уже выбивали последних засевших в школе немцев. Из наполовину заложенных кирпичом окон выбивался чёрный дым. Но из двух амбразур, пробитых почти на уровне земли по углам здания, ещё яростно строчили пулемёты. Партизаны укрывались за хатами и вели огонь из автоматов.
— Помоги-ка, дочка, — обратился к Нине партизан, лицо которого почти до самых глаз заросло седой клочковатой бородой. — Да нет, не руку, гранаты помоги связать, — досадливо сказал он, когда Нина поспешно бросилась к его раненой руке, наскоро перетянутой какой-то тряпицей. Тут только Нина увидела две гранаты, которые бородатый партизан пытался связать вместе. Она быстро несколько раз обкрутила ручки у самого основания куском протянутой ей верёвки, и партизан почти выхватил связку из её рук. Он зачем-то снял и бросил под забор фуражку с красной звёздочкой, пригладил бороду и быстро-быстро пополз к школе. Нина увидела, как он взмахнул рукой и тут же оглушающе — даже уши заложило — рванул взрыв. Пулемёт умолк. Партизаны рванулись к школе.
Нина замешкалась, а когда ой удалось справиться с волнением, бой закончился.
Партизаны подбирали раненых. Нина подошла к повозке, где лежал Лепя Чечеткин, молодой, храбрый парень. В лице его не было ни кровинки. Глаза его были закрыты, он стонал и просил пить. Нина принялась было откручивать крышку фляжки, но врач сказал сурово: «Нет, ему нельзя! Из автомата, прямо в живот…»
Слёзы затуманили глаза Нины, она повернулась и пошла, не разбирая дороги.
Школа стояла в старом парке, тополя были высокими-высокими и, казалось, упирались в самое небо. Трава под ногами была ещё мокрая от росы. Нина опустилась на пенёк, карабин зажала между коленей. Бессонная ночь, волнения, умирающий Лёня Чечеткин, с которым она разговаривала перед выходом на операцию, — всё это навалилось на девушку непреодолимой тяжестью. Не было сил, чтобы подняться и идти разыскивать свою роту. Она вспомнила маму, сестёр. Она даже не попрощалась с ними, когда уходила в отряд. Оставила записочку, в которой просила не беспокоиться. Утро разгоралось ярче, громко пели птицы над головой. Словно и не было войны, крови, страданий.
Как вдруг неподалёку что-то зашумело — кто-то продирался сквозь кусты. Нина увидела, как среди деревьев мелькнула фигура в зелёной шинели. Она упала на землю. Немец бежал прямо на неё, постоянно оглядываясь. Нина тщательно, как учили в кружке Осоавиахима, прицелилась, задержала дыхание и затем плавно нажала на курок. Приклад больно ударил в плечо. Немец споткнулся и упал.
Нина, всё ещё не веря, что немец мёртв, лежала в траве, судорожно сжимая карабин и не спуская с упавшего глаз. Она ждала, что на выстрел прибежит кто-то из товарищей, но никто не спешил к ней на помощь. Тогда Нина, держа карабин наизготовку, поднялась и пошла к немцу. Она увидела немецкого солдата с чёрными маленькими усиками. Рядом валялся автомат с коротким прикладом. Нина впервые видела так близко убитого врага. Может быть, ещё час назад он стрелял в партизан и это его пуля попала в Лёню. Значит, вот какой он — миг расплаты…
Нина забрала автомат и отправилась искать своих.
Потянулись похожие один на другой дни в отряде. Уходили и возвращались с операций партизаны. Нине приходилось делать всё — и в дозоре ночью бывать, и на кухне работать, и в госпитале дежурить. Всё смешалось: спали днём, а ночью бодрствовали. Но в бой Нину не брали, и она совсем расстроилась и уже собралась снова идти к Ковпаку, да командир отделения Саша Поздняков перехватил её на полпути.
— Куда это ты собралась? — спросил он.
— К командиру или к комиссару, — выпалила она с вызовом.
— В бой будешь проситься?
— Буду!
— Ох, и горяча ты! Видать, не давал тебе батько берёзовой каши в детстве!
— Какой ещё каши? — не поняла Нина.
— Пороли мало тебя, это уж как пить дать! — улыбаясь, сказал Поздняков. — Чтоб не лезла поперёд батька в пекло!
— Нет у меня отца, фашисты убили, — сдавленным голосом сказала Нина.
— Ну, ладно, — смутился Поздняков. — Ты на меня того… не сердись… Не знал я… А иду от Ковпака… Пойдёшь со взводом, село тут одно будем брать…
Нина готова была расцеловать Позднякова за такую радостную весть.
Но прежде чем она пошла с отрядом на операцию, случилось событие которое окончательно определило её дальнейшую судьбу.
В отряд пробрался её брат Женька и принёс печальную весть о судьбе близких. Он рассказал, что после ухода Нины в отряд им пришлось скрываться по сёлам, ночуя каждую ночь у новых людей. Фашисты разыскивали оставшихся на свободе членов подпольной комсомольской группы и всё-таки напали на след родных Нины Созиной. Мать и младших сестёр и брата схватили и посадили в тюрьму. Женьке каким-то чудом удалось обмануть охранника и убежать…
Женька был тощ и голоден, на лице — кровоподтёк. «Старший полицай ударил, когда я не захотел сказать, где ты, — объяснил брат. — А как ты думаешь, меня в бой будут посылать?»