— А это кто?
— «Красная заря». У нее голос «потоньше. Тут, дочка, кругом фабрики и заводы — знаменитая Выборгская сторона.
— Почему знаменитая?
— Здесь рабочие за революцию боролись, здесь Ленин жил.
— И сам Ленин ходил по нашей улице?
Сбежав на мостовую, девочка часто-часто семенит по мокрым блестящим камням.
— Я хочу, папа, стать на тот камушек, на котором Ленин стоял.
Тогда Лара была еще маленькой, только начала посещать школу. Подвижной, непоседливой девочке трудно было тихо сидеть за партой. И вот началось.
— Не люблю школы. Не люблю буквы, Зачем их надо учить?
— Чтоб книги читать. Кто не знает, тот не прочтет.
— Скоро будут «говорящие» книги. А в школу больше я не пойду.
И только тогда перестала упрямиться, когда мама заплакала. Смотреть на чужие слезы спокойно девочка не могла.
А потом мама писала библиотекарям записки: «Прошу Вас больше не выдавать книг моей дочери, — ученице 106-й школы Ларисе Михеенко. Она записалась в три библиотеки, и дня ей мало, — читает по ночам».
Ну уж этим летом в деревне ей читать по ночам не придется. Дядя Родион не позволит племяннице жечь керосин. И хорошо, что не позволит. Девочка долго болела, ей надо окрепнуть, тогда она осенью снова пойдет в балетный кружок.
И уже чудится маме, что раздвинулся бархатный занавес. На сцене маленькая балерина. Тоненькая, легкая, она кружится в луче света, словно белый мотылек. Слышите, как играет музыка...
— Слышите, Татьяна Андреевна?
Мама вздрогнула и очнулась.
— Слышите? — кричала ей с порога соседка. — По радио сейчас передали: на нас напали фашисты. Война!
— Ларочка! — только и могла выговорить мама. А поезд уже далеко-далеко.
И на всех окнах опустились синие шторы. В сумерках в городе не было видно ни одного огонька.
На крышах высоких домов стояли зенитки. Они стреляли по фашистским самолетам в те ночи, когда ленинградцев будил настойчивый голос диктора:
— Граждане! Воздушная тревога! Воздушная тревога!
Мама очень боялась бомбежки, однако из города не уезжала. Все надеялась, что бабушка и Лара смогут вернуться домой. Может, они приедут завтра, может быть, послезавтра и, уж самое последнее, в четверг. Но и в четверг никто не приехал, а в пятницу вечером мама нашла в почтовом ящике сложенный уголком листок из школьной тетради — Ларино письмо.
Мама читала его тут же на лестнице. Тускло светила защитная синяя лампочка, и все вокруг плавало в синем дыму.
«Дорогая мамочка! — писала Лара круглым девчоночьим почерком. — Очень тебя люблю и скучаю, но дорогу разбомбили. Приехать нельзя. Я бы могла пешком, но бабушка не дойдет, а я не оставлю бабушку».
— «Не оставлю бабушку», — шепотом повторила мама. — Я знала, ты это скажешь. Но как мне жить без тебя, девочка моя?
И снова по ночам выла сирена. Снова невыспавшаяся мама ходила на работу и, возвращаясь домой, заглядывала в почтовый ящик. Она, как слепая, пальцами ощупывала его холодные стенки: не завалилось ли в угол письмо?
Но больше писем от Лары не было.
В своем письме Лара ни слова не написала о дяде. И не случайно: она не хотела огорчать маму.
Дядя Родион встретил гостей неласково. Бабушка обняла сына, прижалась к его плечу, а он, глядя поверх ее головы, угрюмо сказал:
— Вот уже не вовремя приехали, да еще с девчонкой!
Всего мрачнее был дядя Родион, когда семья садилась обедать. Стоило Ларе потянуться за хлебом, она встречала долгий пристальный взгляд. Дядя словно подсчитывал, сколько девочка съест.
— Уедем, уедем отсюда! — упрашивала бабушку Лара.
Но бабушка боялась. Ехать было опасно: немцы бомбили дорогу. Скоро пассажирское движение прекратилось совсем.
Вести с фронта были недобрые. Наши войска отступали. Одна воинская часть проходила через Печенево, и Лара попросила солдата взять с собой письмо, которое она написала матери.
— Что толку? — узнав об этом, сказал дядя Роднон. — Перевод из Ленинграда мы теперь уже не получим.
Денежный перевод — только это его интересовало. А когда кончились деньги, которые привезли с собою Лара с бабушкой, дядя Родион выгнал их из своего дома: лишние рты ему не нужны.
На усадьбе стояла старая, насквозь прокопченная банька. Она топилась «по-черному», — у печки не было трубы.
Дядя Родион сказал: если Ларе с бабушкой некуда деться, могут и в баньке жить. И пусть переселяются вечером, когда людям не так заметно. Дядя Родион не знал, что в этот вечер на улице будет светло, как днем.
За лесом горел разбомбленный немцами совхоз. Зарево разлилось широко, небо над дядиной усадьбой стало оранжевым. Роса на траве блестела, как битое стекло.