Галима словно опалило жаром.
— Да ты куда это клонишь, гнус?
— Тсс… не ори, дурень! — замахал на него руками обладатель чайника и даже попытался закрыть Галиму рот.
Урманов изо всех сил ударил его по руке.
— Тсс, якташ[18], тсс! — сразу залебезил тот. — Я ведь пошутил… чтобы испытать тебя. Не сходи с ума… Сам знаешь, в отряде ты человек новый. Ну вот, политрук и говорит, нужно, мол, узнать, кто чем дышит…
— То-то… кто чем дышит… — все не мог успокоиться Галим. — Смотри не вздумай в следующий раз такие шутки шутить… получишь пулю в лоб! — отрезал он, прижимая автомат к груди.
Обладатель чайника растянул в неискренней улыбке тонкие, склеившиеся губы.
— Ну и напугал, матрос. Зря ты горячишься.
Галим, замкнувшись, грозно молчал. Лес шумел, словно волны перекатывались…
Если бы Урманов знал, кто сейчас стоит перед ним, он насторожился бы еще больше. Этот кулацкий сынок убил комсомольца, он трижды бежал из заключения, меняя не только жеста жительства, но и документы. Под чужим именем надел он и красноармейскую шинель, чтобы при первой же возможности перебежать к финнам или немцам.
Неподалеку завыл волк. Урманов вздрогнул и оглянулся. Обладателя чайника рядом уже не было.
— Полундра! Ну и гадина! Удрать хочешь?.. Не выйдет!
Галим увидел, как тот, пригибаясь, бежал но поляне. Прислонившись к сосне, он выстрелил. Беглец будто споткнулся, потом упал, раскинув руки.
Когда Галим подошел к нему, он был уже мертв.
— Продажная шкура! — брезгливо произнес Урманов и, взяв его винтовку с патронами, направился докладывать о чрезвычайном происшествии командиру отряда.
3
Большие дороги, широкие прогалины, населенные пункты отряд пограничников обходил стороной. Но когда на пути легли непроходимые топи да озерца, одну деревушку невозможно было миновать. Разведка доложила, что это ограбленная, сожженная и совершенно безлюдная деревня.
Урманов сидел с обнаженной головой около упавшей изгороди — это все, что осталось от деревни, где недавно беспечно бегали дети и хлопотливо звенели ведрами у колодца женщины.
Вдруг бойцы замерли: к ним стремительно бежала девушка в развевавшемся светлом платье. Откуда взялась она на этом пепелище? Ее мигом окружили плотным кольцом. Рослая, черноволосая, с голубыми глазами, с похожей на божью коровку родинкой под правым глазом, девушка горячо просила взять ее в отряд.
— Я все умею делать. Могу стрелять из винтовки и перевязывать раны.
Командира отряда интересовало другое.
— Давно здесь побывали немцы? — спросил он.
— Немцы совсем не появлялись. А финны были только вчера.
— Куда они ушли?
— Никуда они не уходили. В километре отсюда есть лесной поселок. Они там.
Командир отряда вскинул брови:
— А вы правду говорите?
— Я не обманываю. Я работала в райкоме комсомола, эвакуироваться не успела.
— Вы сумеете провести нас в поселок?
— Конечно!
В это время на окраине деревни завязалась перестрелка. Про девушку забыли.
Урманов схватил ручной пулемет и побежал туда, где перестрелка усиливалась. Пристроившись за грудой камней и бревен, он открыл огонь по финнам.
— За командира, за товарищей! — кричал Урманов.
На мгновение он выпустил пулемет, провел рукой по лицу. Теплая кровь расплывалась по щеке. Он понял, что ранен в голову. Вид собственной крови вызвал у него взрыв бешеного гнева. Он сам не предполагал в себе столько ярости. Стиснув горячий пулемет, он стрелял с ходу. Финны бежали, трусливо пригибаясь, как бежал от него недавно предатель. Это мелькнувшее в его сознании сходство еще больше разожгло Галима. Он бил из пулемета до тех пор, пока не опустел диск. Галим залег, сменил диск и снова нацелился в финнов, изредка на мгновение прекращая стрельбу, чтобы вытереть стекавшую на правый глаз и мешавшую ему видеть противника кровь.
— Товарищ, дайте я вам перевяжу рану, — сказала незаметно подползшая к нему та же девушка в новеньком светлом платье.
Не оборачиваясь к ней, Урманов крикнул с нетерпеливой досадой:
— Уйди отсюда!
— Не шумите, — ответила девушка голосом, не допускающим возражений, и стала перевязывать Галима.
Но Галим одной рукой упрямо отстранил ее:
— Не надо… не сейчас…
— А ты стреляй, не обращай на меня внимания, я же не мешаю тебе.