Мысль о том, что "Бирманские дни" могут оказаться просто романом-а-клеф, настолько встревожила издателя Виктора Голландца, что первоначально он был склонен отказаться от этой книги: среди нескольких юридических предписаний автору было приказано просмотреть справочники Бирмы, чтобы убедиться, что имена главных европейских персонажей - Макгрегора, Лакерстина, Эллиса, Вестфилда и Максвелла - не принадлежат действующим чиновникам. Оруэлл так и сделал, хотя мог бы сэкономить время, признав, что некоторые из них были просто вырезаны из старинных экземпляров "Рангунской газеты". Сообщается, что мистер Дж. К. Г. Макгрегор вернулся в Ливерпуль из Рангуна 14 сентября 1923 года; Б. Дж. Эллис покинул Ливерпуль в тот же день. Существовал добросовестный У По Кин, коренной бирманский житель, который изображен вместе с Оруэллом на фотографии Мандалайской учебной школы, и индийский врач в Катхе, чье имя имело тот же суффикс, что и имя доктора Верасвами. Более того, описание оруэлловского мистера Макгрегора ("крупный, грузный мужчина, скорее за сорок, с добродушным, грубоватым лицом") не похоже на сохранившиеся фотографии полковника Ф. Х. Макгрегора, известного торговца морскими товарами, который дважды был командиром третьей Рангунской полевой бригады. Но, как и многое в книге, Элизабет кажется плодом воображения Оруэлла, или, скорее, проекцией некоторых обид, которые он привез с Востока. Знаменательно, что оживленные разговоры о книгах и искусстве, которые так впечатлили Флори, оказываются фальшивыми, и Оруэлл заботливо выдает ее замуж за напыщенного мистера Макгрегора средних лет - весьма подходящая судьба, как мы предполагаем, которая позволит ей выполнить роль, предназначенную ей природой с самого начала, - роль слуги, подчиняющегося протоколу "бурра мемсахиб".
Как бы он ни был рад уехать оттуда (Флори отчаянно пытается забыть "ужасную страну, которая почти уничтожила его"), Бирма осталась в воображении Оруэлла, ее запахи и пейзажи регулярно всплывают, напоминая ему о жизни, которую он там вел. Дороти в "Дочери священнослужителя", стоя на коленях на обочине дороги среди суффолкского фенхеля, думает об "островах в теплой пене индийских морей". Один из друзей вспоминал, как он наклонился над парапетом набережной Челси, чтобы заметить, что деревья на стороне Бэттерси напомнили ему бирманские джунгли. Странный мальчик, встреченный в Рангуне , который на вопрос о своем происхождении ответил, что он - Джу; воспоминания о бирманских рикшах, "бегущих между стволами, как лошади", о "грязных конурах" бирманских "кули": все это продолжало преследовать его. И все же Бирма, как ни странно, всегда служила тормозом для идеализма Оруэлла. Как человек, имевший практический опыт жизни в британской колонии, он сохранял здоровый скептицизм в отношении антиимперских полемистов и их незнания некоторых реалий жизни эмигрантов. Меня это всегда поражало, когда я был в Бирме и читал антиимпериалистическую литературу, - рассказывал он своему другу Джеку Коммону. А теперь он возвращался домой. Если большая часть времени, проведенного Оруэллом на Востоке, окутана тайной, то, что любопытно, мы знаем довольно много о материальных вещах, которые он привез с собой. Среди сувениров в багажниках парохода, сложенных в его каюте, были разноцветные широкополые шляпы и бирманский меч, который он доставал из ножен на знаменитой фотографии Вернона Ричардса 1946 года. Но были еще два предмета, от которых в гораздо большей степени, чем от памятных вещей прошедшего полувека, зависела его дальнейшая жизнь. Один из них - пачка правительственной бумаги, на которой, как мы можем предположить, он уже начал писать свои самые первые литературные произведения. Другим было обручальное кольцо.
Голос Оруэлла
Несмотря на тридцать месяцев работы на BBC, несмотря на бесчисленные радиопередачи и дискуссии, ни одна запись голоса Оруэлла так и не была найдена. И это не потому, что никто не пытался. Сохранилась легенда о том, что один из исследователей Би-би-си однажды вытащил из хранилища ацетат, на котором, как предполагалось, он появился, но потерял его из виду в бесследных архивах корпорации. В ее отсутствие мы можем получить представление о том, как он звучал и какие слова использовал - дикция, подача, фразировка, тембр - только из свидетельств его друзей.
Испанский хирург, лечивший пулевое ранение в его горле в 1937 году, предупредил его, что сила речи никогда не вернется. Это оказалось неоправданным пессимизмом. Голос вернулся, но утратил свою силу. В переполненной комнате или на фоне шума Оруэллу было трудно заставить себя услышать; его попытки заговорить терялись в общем тумане. Один из друзей 1940-х годов вспоминал, как он за набитым до отказа обеденным столом пытался раз или два поднять необходимые децибелы, а затем бросал эту попытку, чтобы провести остаток трапезы в тишине.
Все друзья Оруэлла сходились в одном: его акцент был высшего класса. В эпоху, когда речь была не менее важна, чем одежда, вокальный регистр Оруэлла сразу же обволакивал своего владельца парой духовных плюс-четверок. "Явно староэтонский", - думал его молодой друг Майкл Мейер, подразумевая под этим одновременно высокий тембр и тягучесть. Несомненно, Оруэлл знал о его повышенном тоне". В романе "Поднимаясь на воздух" Джордж Боулинг, вступив в теннисный клуб в западном Лондоне, слушает, как члены среднего класса из пригорода называют счет голосами, которые являются "достойной имитацией высших слоев общества". У Оруэлла все было по-настоящему, хотя иногда и подвергалось изменениям, когда того требовали обстоятельства. Время от времени он переходил на стиль, известный как "кокни герцога Виндзорского", а однажды коллега с Би-би-си услышал, как он уверял азиатского корреспондента, что цвет кожи не играет никакой роли в их отношениях: "То, что вы черный, а я белый, не имеет к этому никакого отношения".
Насколько это было сделано для эффекта? Во время бродячих поездок он пытался пародировать кокни, но дауны и кентские сборщики хмеля замечали только то, что он говорил "по-другому". Среди вавилонской башни современных региональных акцентов не все находили его вокальные отличия в классе. И все же, каким бы тягучим или вялым ни был голос Оруэлла, в нем было что-то особенное, и эта особенность, похоже, предшествовала пуле снайпера. Девочка-подросток, встреченная в Саффолке за несколько лет до испанского путешествия, была поражена его "отрывистыми предложениями". Дэвид Астор отметил характерную, стаккатную манеру говорить, "скорее хриплую, чем невнятную", с коротким акцентом, но, учитывая, что его первая жена, очевидно, переняла некоторые из его манер, явно подражаемую теми, кто находился в непосредственной близости от него. У Люциана Фрейда сложилось любопытное впечатление, что голос пытается преодолеть какое-то препятствие, "буквально монотонный". Пауэлл, возможно, предсказуемо, считал это вопросом воспитания, манерой говорить, которая вернулась к нему при общении с бывшими чиновниками лесного хозяйства из Индии и Африки, интонацией, возможно, даже скопированной у Ричарда Блэра. В. С. Притчетт тоже считал, что "почти бездуховный кокнианский говор" имел ржавую кромку, которая "наводила на мысль о неприятностях и привычке к авторитету".
Такие голоса подходят для deadpan. Юмор Оруэлла - ироничный и сдержанный - кажется, был тесно связан с тем, как он произносил свои реплики. Однажды во времена "Фермы животных" Астор спросил его, что думают о нем марксисты. Оруэлл перечислил некоторые избранные инвективы. 'Фашистская гиена... Фашистский осьминог'. Наступила пауза. 'Они очень любят животных'. Для протокола, исследователь Би-би-си решил, что он похож на актера Алана Рикмана.
Часть
II
. Кривая обучения (1927-1933)
После того, как я покинул Службу, я почувствовал, что вышел из тюрьмы. У меня были новые мысли, новые идеи, новые чувства...
Оруэлл - Уильяму Эмпсону
Глава 6. Идти на родину
Я не знаю, я никогда не относилась к Эрику так, как могла бы...
Джасинта Будиком, в конце жизни
Поэтому, когда вы надеваете свою старую одежду и выходите на дорогу, вы делаете, по крайней мере, правильный жест.
Стивен Грэм, "Нежное искусство бродяжничества" (1926)
Единственное драматическое событие во время путешествия домой, по крайней мере, с точки зрения его ретроспективного значения, произошло на третьей неделе августа 1927 года, когда судно остановилось в Марселе. Несомненно, заинтересованный в том, чтобы осмотреть город, с которым у него были небольшие семейные связи - Ричард Блэр был расквартирован там во время войны, - Оруэлл сошел на берег и отправился осматривать достопримечательности. Неожиданно он оказался в центре политической демонстрации, стоя на ступеньках одного из английских банков, когда тысячи протестующих представителей рабочего класса проходили мимо под лесом транспарантов с лозунгом Sauvez Sacco et Vanzetti. Никола Сакко и Бартоломео Ванцетти - пара итальянских анархистов, предстали перед судом по обвинению в убийстве охранника и кассира во время вооруженного ограбления обувной компании Slater and Morrill в Брейнтри, штат Массачусетс. Преступление произошло более семи лет назад, и обвинительный приговор был вынесен еще в июле 1921 года, но возникли сомнения в баллистических уликах и отказ от показаний, а серия широко разрекламированных апелляций превратила дело в громкое дело, подробности которого обошли весь мир. Сакко и Ванцетти стали именами нарицательными, и Оруэлл наверняка читал о них в международных изданиях западных газет, которые попадали в Рангун.