Оба отрывка являются примерами того, что можно назвать стилистической ловкостью рук Оруэлла - его способности нагружать прилагательные большим образным грузом, чем они обычно могут выдержать, и при этом придавать описанию такой фокус, который оттягивает читателя в силу своей гротескности. Кончик сигареты может быть неприятен на вид и неприятен на ощупь, но краткое оксфордское определение слова "развратный" - это "беспутный", "развратный" или "совращенный от добродетели или морали". Применяя это слово к скрученной бумаге и табаку, пропитанному чьей-то слюной, Оруэлл играет в очень эмоциональную языковую игру, превращая обычный предмет в нечто, имеющее огромное символическое значение. Концы сигарет, упавшие в ладонь Оруэлла, вызывают у него ужас, что равносильно тому, как если бы вы положили руку на крысу в темноте. Все это поднимает вопрос о том, почему Оруэлл так стремился подвергнуть себя опыту, который явно был для него источником мучений. Саутволдские каторжники, такие как Бренда и Деннис, могли бы поставить диагноз - откровенная тяга к "копированию", но более осмотрительные друзья были убеждены, что в основе бродячих экскурсий Оруэлла лежит своего рода мазохистское чувство вины, ряд глубоко укоренившихся психологических заморочек, которые он горел желанием преодолеть. Дэвид Астор, надежный наблюдатель последних лет жизни Оруэлла, считал, что "он хотел преодолеть свои чувства по отношению к грязи и запахам... подтолкнуть себя, чтобы увидеть, как далеко он может зайти". Если иногда он был рад пошутить над своими низменными жизненными пристрастиями - например, спрашивая Бренду, сможет ли она смириться с трехдневным ростом бороды, когда они встретятся в следующий раз, - то темный, метафорический подтекст "Шипа" говорит о том, что он был совершенно серьезен.
Связь Оруэлла с "Адельфи" восходит к середине 1920-х годов. Он подписывался на журнал в Бирме, иногда ему настолько не нравилось его содержание, что, как он однажды признался одному из сотрудников журнала, он прибил экземпляр к дереву и стрелял в него из винтовки. Если Оруэлл, служивший исполнителем имперских законов в отдаленном уголке Раджа, мог найти на страницах журнала много раздражающего его ревностного и левого толка, то начинающий фрилансер, вновь столкнувшийся с ним в начале своей новой профессиональной карьеры, был гораздо более сочувствующим читателем. На расстоянии почти столетия трудно передать точную политическую и культурную точку зрения, которую газета "Адельфи" излагала своей горстке подписчиков - ее тираж обычно составлял не более тысячи экземпляров - в эпоху Всеобщей забастовки и отхода Британии от золотого стандарта. Основанный выдающимся критиком Джоном Миддлтоном Мерри в 1923 году, журнал был сознательно "литературным" по тону - Мерри был бывшим редактором Athenaeum - с Г. Г. Уэллсом и Арнольдом Беннетом среди первых авторов, в первые годы его преследовал призрак Д. Х. Лоуренса. Не то чтобы объект этого почитания полностью одобрял проект: в 1926 году он посоветовал Мерри: "Пусть "Адельфи" умрет... Мне не нужен никакой человек в качестве адельфоса [брата], а адельфи обязательно утопят друг друга, задушат друг друга за горло". К тому времени, когда Оруэлл стал сотрудничать с журналом, Мерри передал бразды правления сэру Ричарду Рису, редактору с 1930 по 1937 год, и Максу Плаумену, совместному редактору с 1930 по 1932 год. Журнал стал немного более острым в политическом отношении, но так и не вытеснил любопытную смесь пацифизма, неортодоксального марксизма и чего-то очень близкого к мистицизму, на которой всегда специализировался "Адельфи".
Оруэлл явно чувствовал себя в "Адельфи" как дома, более полутора десятилетий писал для нее рецензии и статьи и продолжал писать для нее еще долго после того, как ее ничтожные гонорары могли хоть как-то повлиять на его доходы. Одновременно отношения, которые он установил с членами редакции журнала, оказали заметное влияние на его мировоззрение. Рис, который до конца жизни оставался его близким другом, был староэтонским приверженцем Рабочей образовательной ассоциации. Плауман, который в 1918 году по соображениям совести отказался от службы в армии, был автором пацифистских мемуаров "Субалтерн на Сомме" (1927). Антимилитаристский, настроенный на "соединение", постоянно поглощенный концепциями "романтического гуманизма" Мюрри, журнал мог быть специально создан для того, чтобы наметить идеологический путь Оруэлла через десятилетие, которое предстояло ему . В свете "Фермы животных" стоит также отметить, что по крайней мере два редактора были увлечены идеей экспериментальных сообществ: Плаумен руководил центром "Адельфи" в Лэнгхэме близ Колчестера в течение трех лет до своей смерти, а Мерри управлял кооперативной фермой на границе Норфолка и Саффолка в первые годы Второй мировой войны.
Просматривая ранние номера журнала, в которых фигурирует Оруэлл, можно постоянно вспоминать о влиянии его председателя. В "Адельфи" 1930-х годов было много искренних молодых лоурентийцев, таких как Г. Б. Эдвардс, Стивен Поттер и Джон Стюарт Коллис: скромная рецензия Оруэлла на две книги об Александре Поупе в августовском номере 1930 года полностью затмевает полдюжины страниц, на которых Эдвардс пускается в восторги по поводу книги Поттера "D. H. Lawrence: A First Study. Хотя Оруэлла неудержимо влекло к этому любопытному меланжу современных интеллектуальных причуд, статьям о "гуманизме против теософии", Шоу, Анни Безант и "вихрях чистой формы", он не преминул сатирически высмеять некоторые из его излишеств. Адельфи" - это прозрачный Антихрист в "Keep the Aspidistra Flying", о котором говорят, что его редактировал ярый нонконформист, перешедший от Бога к Марксу и по пути связавшийся с бандой поэтов vers libre, как и патрицианский владелец Антихриста, Равелстон ("Практически все, что угодно, печаталось... если Равельстон подозревал, что его автор голодает"), является, по всей видимости, Рисом, а его редакция - квартирой Риса в Чейн Уок, Челси.
После того как его первый материал был принят с оговоркой, что потребуются правки, Оруэлл поспешил познакомиться с редакцией. Его первый визит в офис "Адельфи" на Блумсбери-сквер в начале 1930 года поражает тем, что в контексте его общения с литературным миром того времени станет знакомой нотой. Рису понравился его молодой соавтор, который произвел "приятное впечатление", в то же время он считал его непримечательным и каким-то приглушенным, "скорее лишенным жизненной силы". Почти всегда должно было пройти время, чтобы своеобразная личность Оруэлла передалась окружающим его людям. В политическом плане Риз назвал его "богемным тори", движимым скорее откровенным сочувствием к участи угнетенных, чем какими-либо идеологическими убеждениями. Диагноз Риса понятен: он был равным Оруэллу по социальному статусу, или, скорее, как баронет, чем-то большим, и знал его тип. С точки зрения более низкой социальной шкалы Оруэлла было трудно понять. Джека Коммона, представителя рабочего класса из Тайнсайда, который продавал подписку на журнал, поначалу сбила с толку неряшливая одежда новичка. Он выглядел как настоящий... одаренный нищий, противник авторитетов, возможно, почти преступник", - вспоминал Коммон. Только когда Оруэлл поднялся на ноги, открыл рот и пожал руку, Коммон понял, что наткнулся на "присутствие в общественной школе". В последующие годы многие поклонники Оруэлла совершали ту же ошибку.
Базой, откуда Оруэлл отправлялся во все свои приключения начала 1930-х годов - свои бродячие экскурсии, поездки в офис "Адельфи" и визиты к друзьям - был Саутволд. Куин-стрит и Монтегю-хаус на центральной улице, куда Блэйры переехали в 1932 году, оставались надежным пристанищем, по крайней мере, в течение следующих шести лет. Семейная жизнь, к которой он вернулся в конце 1929 года, продолжала течь в привычном русле. Ричард и Ида Блэр, теперь уже хорошо устроившиеся на пенсии, развлекали себя вечеринками в бридж, посещением крошечного городского кинотеатра и, в случае Иды, воспитанием собак и уроками рисования у мадам Табуа, французской художницы, имевшей студию на Ферри-роуд. Самые разительные перемены коснулись Аврил, которая в отсутствие брата стала - во всяком случае, по местным меркам - значимым человеком. Сейчас ей было около двадцати лет, с поразительной внешностью - один из друзей Саутволда сравнил ее с голландской куклой с "крошечным ртом и большими круглыми глазами" - Аврил находилась в процессе создания своего бизнеса. Кафе-пекарня в соседнем Уолберсвике, в миле к востоку через реку Блит, вскоре уступила место чайному магазину по соседству с семейным домом, названному "Комнаты прохлады". Иногда поступали жалобы на то, что дочь джентльмена запятнала свои руки "торговлей", но заведение процветало: "чай поставляет мисс Блэр" - регулярное дополнение к сообщениям местных газет о гимнастических залах и продаже работы в 1930-х годах.
В качестве начинающей бизнес-леди и дочери работодателя их матери, Аврил вызывала восхищение у сестер Мэй, Эсме, Олив и Марджори, которых она наняла в чайный магазин, а в случае с Олив - несчастной и преждевременно вышедшей замуж - обеспечила обучение кулинарии в Лондоне и предложила помощь в разводе. Исследования Оруэлла склонны характеризовать Аврил как довольно мрачное и запрещающее присутствие на обочине жизни ее брата. Мэйсы, напротив, вспоминали ее как "хлопушку", увлеченную танцами и внеурочными поездками на машине в поисках развлечений, в которых Оруэллу часто приказывали сопровождать ее. Девушки были менее впечатлены самим Оруэллом, которого они вспоминали как "трудного", всегда "с сигаретой во рту" и говорящего очень мало. Аврил, которая в конце концов узнала о настороженности сестер, объяснила им, что ее брат "ведет свои беседы с помощью письменного слова".