Это тени Теккерея, срочные депеши из мира, который вращается вокруг необходимости поддерживать видимость любой ценой, в котором нынешнее недовольство сдерживается воспоминаниями об ушедшем блеске. Оруэлл был поклонником Теккерея, восхищался его ранними работами - о которых он написал влиятельное эссе "Устрицы и коричневый стаут" - и стремился применить некоторые из уроков, усвоенных в убогих ночлежных домах 1840-х годов, к социальным противоречиям начала двадцатого века. Намечая линии разлома, проходящие под верхними и нижними слоями эдвардианской буржуазии в романе "Дорога на Уиган Пирс" (1937), он отмечает, что "между теми, кто получал 400 фунтов стерлингов в год, и теми, кто получал 2000 фунтов стерлингов, существовала огромная пропасть, но это была пропасть, которую те, кто получал 400 фунтов, изо всех сил старались не замечать". Неудивительно, что некоторые из высказываний Оруэлла об обмане умственной уверенности, из которого, казалось, состояла большая часть жизни среднего класса, выглядят так, как будто они взяты непосредственно из его собственного опыта. Когда он пишет в рецензии на книгу Алека Брауна под зловещим названием "Судьба средних классов", что "в Англии армейский офицер с 600 фунтами стерлингов в год скорее умрет, чем признает бакалейщика с таким же доходом равным себе в обществе", он почти наверняка думает о своем собственном отце, которого вспоминает на пенсии в Саффолке как добродушного старого джентльмена, но способного зарезать своего зеленщика, мистера Бамстеда, если встретит его на улице в воскресенье.
Естественно, необходимо проводить различия, и это означает, что ни аристократическое наследие Блэров, ни их поздневикторианская ретрансляция не являются тем, чем они кажутся на бумаге. Восьмой граф Вестморленд, чью дочь Томас Блэр вел к алтарю во времена правления Георга III, был не каким-то голубых кровей изысканным человеком, а одно время бристольским торговцем, унаследовавшим титул от своего бездетного троюродного брата в возрасте шестидесяти двух лет. С другой стороны, тот факт, что его потомков можно считать "спустившимися в мир", не был очевиден для большинства людей, с которыми они вступали в контакт. Для сравнительно скромного происхождения Рут Питтер, которая впервые столкнулась с ними в начале 1920-х годов, Блэйры были социально возвышенными в такой степени, что ее собственная семья - ее отец был школьным учителем в Ист-Энде - никогда не могла и мечтать о подражании. Для мясника из Саутволда, который доставлял им мясо в 1930-х годах, Ричард и Ида были "джентльменами", наравне с викарием, владельцем пивоварни и местными сквайрами. В какой-то степени их социальные тревоги были навеяны их сыном.
Уолтер Бейджхот однажды пожаловался, что Теккерей потратил слишком много времени, пытаясь доказать, что люди девятого сорта - это люди десятого сорта, а для читателя двадцать первого века детально детализированные попытки Оруэлла определить свой социальный статус могут показаться просто обескураживающими. С другой стороны, все это оставило длинную тень. Как бы он ни обеднел на разных этапах своей жизни и как бы ни возмущался иногда своим воспитанием, тот факт, что Оруэлл был тем, кого в Англии начала двадцатого века считали "джентльменом", прилип к нему, как заусенец. Подобно герою "Бирманских дней", чье лицо обезображено синюшным родимым пятном, он был отмечен на всю жизнь, и случайные санитары, мытари и безработные шахтеры, которые сталкивались с ним в 1930-е годы, знали его таким, каким он был: самозванцем, тщетно пытавшимся замаскироваться в среде, где маскировка была невозможна. Как однажды заметил один друг, его попытки подорвать святость умных вечеринок, приходя на них в повседневной одежде, всегда подрывались тем, что его потертые вельветовые брюки явно были сшиты у очень хорошего портного. Благородство воспитания Оруэлла часто работало в его пользу: оно позволяло ему видеть вещи и замечать абсурды, которые менее отстраненные наблюдатели могли бы пропустить. В то же время, иногда это могло оставить его в затруднительном положении, на волоске, когда он хотел понять обычаи или социальные предрассудки, которые он исследовал, но его подводило простое отсутствие опыта. И в конце концов, если поддаться на провокацию, классовая солидарность обычно побеждала. Во время путешествия, в ходе которого была написана книга "Дорога на Уиган Пирс", его донимал представитель рабочего класса, унижающий буржуазию, и в конце концов он вышел из себя. "Я буржуа", - протестовал он. Моя семья буржуазная. И если ты не заткнешься, я пробью тебе голову". То же самое произошло, когда в середине 1930-х годов его пригласили выступить в летней школе левого крыла. Дамы и господа, - якобы начал Оруэлл, - я не могу сказать "товарищи". Слово "товарищ" - это как слово "Бог". Оно имеет свое применение, но вы не можете произносить его без чувства тошноты".
Если недавно поженившихся Ричарда и Иду Блэр можно "разместить" как вполне обычную англо-индийскую пару, то их ранняя совместная жизнь полностью теряется. Никто не знает, что привело их в орбиту друг друга, хотя есть намек на семейную связь: согласно переписи 1881 года, в школе в Каршалтоне в Суррее, которую посещали три сестры Иды, также училась девочка по имени Мэри Мэйбл Уолмсли. Тот же туман висит над ранней супружеской жизнью, отмеченной постоянными переездами, вызванными профессиональными обязанностями Ричарда Блэра и, в случае Иды, окончательным возвращением домой. Их первый ребенок, которого окрестили Марджори Фрэнсис, родился в 1898 году во время пребывания в Техе. Пять лет спустя, после переезда опиумного агента на новую должность в Мотихари в Бенгалии, недалеко от тибетской границы, 25 июня 1903 года Ида родила сына. Ребенка окрестили Эриком Артуром - имя, которое Оруэлл стал ненавидеть из-за ассоциации с героем благочестивой детской книги Дина Фаррара "Эрик: или Малыш за малышом". Где-то в следующем году мать, дочь и пухленький малыш - доказательством тому служит фотография Эрика, зажатого в объятиях своего айя, - были отправлены обратно в Англию. К концу 1905 года миссис Блэр и ее дети поселились в доме под названием Эрмадейл (смесь слов "Эрик" и "Марджори") в южном оксфордширском городке Хенли-на-Темзе.
Можно утверждать, что две основные особенности младенчества Оруэлла - это плохое здоровье и отсутствие отца. Дневник, в котором Ида делала телеграфные записи в 1905 году, является призрачным предвестником вокального стиля будущего писателя - 11 февраля "малыш" записан как "называющий вещи "зверскими"!!!" - но остальная часть дневника состоит из медицинских бюллетеней. 6 февраля Эрик был "совсем нездоров, и я послал за доктором, который сказал, что у него бронхит". В конце июля, находясь в Лондоне и оставив своих детей на попечение няни, Ида "получила телеграмму от Кэти о том, что Малыш заболел, получила телеграмму в 8.30, когда принимала ванну, и уже в 9.10 была в поезде". Месяц спустя Эрик снова "совсем нездоров. Я послал за доктором". Затем 4 ноября: "Ребенку стало хуже, и я послал за доктором". На самой ранней из сохранившихся фотографий Оруэлла, помимо снимка, на котором он запечатлен на руках у айя, изображен здоровый трехлетний ребенок в матросском костюмчике, но практически яичная пухлость юного Эрика обманчива. Он родился с дефектами бронхов, и его детство было отмечено кашлем, простудами и грудными инфекциями. В домах с плохими санитарными условиями и неадекватным отоплением болезни были эндемическим явлением для эдвардианской детской комнаты - одним из лейтмотивов детских книг начала XX века является то, как часто болеют дети, но вызов врача на сайте в четырех случаях за девять месяцев - это зловеще даже для того времени.
Эрмадейл и "Ореховая скорлупа" на Вестерн Роуд, Хенли, куда семья переехала несколько лет спустя, были матриархальными заведениями. Поскольку ее муж все еще находился на Востоке и, вероятно, оставался там еще некоторое время, миссис Блэр постоянно присутствовала в жизни своих детей. В знаменитом отрывке из "Таких, таких радостей" Оруэлл жалуется на то, что ему постоянно твердят, что он должен любить своего отца, в то время как "я прекрасно знал, что просто недолюбливаю своего собственного отца, которого я едва видел до восьми лет и который представлялся мне хриплым голосом пожилого человека, вечно твердившего "Не надо". Но миссис Блэр была совсем другой. Моя мать простила бы мне все, что бы я ни сделал", - сказал он однажды другу. Его любовь к ней была такой же безусловной, как и ее к нему". Примечательно, что отцов в романах Оруэлла очень мало: они либо не существуют, либо пугающе строги, либо решительно слабы. Отцы Комстока и Флори умерли молодыми. Преподобный Заяц в романе "Дочь священника" - это отдаленное и холодное присутствие на обочине будней своей дочери. Самым лучшим из них является отец Джорджа Боулинга Сэмюэл, но даже он - тусклая, лишенная воображения фигура, идущая во сне к банкротству и не представляющая, что его младший сын чувствует к жизни или чего он от нее хочет.
Большинство литературных сверстников Оруэлла, представителей того пестрого поколения британских писателей-мужчин, родившихся в первом десятилетии двадцатого века, оставили мемуары о своем воспитании. Отцы Энтони Пауэлла и Сирила Коннолли были профессиональными военными; отец Грэма Грина был директором государственной школы; но обстоятельства их ранней жизни не сильно отличались от жизни Оруэлла, поскольку они были расположены на фоне профессиональной жизни и "службы", а на заднем плане маячила тень империи. В пятьдесят с небольшим лет, имея впереди еще полдесятилетия службы - он закончит свою карьеру в должности заместителя агента по опиуму 1-го класса, - Ричард Блэр вернулся в Англию в трехмесячный отпуск в 1907 году и завел еще одного ребенка. Аврил Нора, родившаяся в следующем году, стала старшей из двух братьев и сестер Оруэлла и надежным наблюдателем его последующих лет. Тем временем сын Ричарда рос. В пять лет он был зачислен в близлежащую монастырскую школу, Саннидейл, где работали монахини-урсулинки. Элси, имя гораздо более старшей девочки, ставшей объектом его страстного внимания, в конечном итоге было дано возлюбленной помощника драпировщика Джорджа Боулинга в фильме "На воздух". Гораздо более ощутимой была дочь местного водопроводчика, от которой он получил "слабый, но определенно приятный трепет", когда держал имитацию стетоскопа, чтобы ее живот во время игры в доктора и медсестру. Чуть позже, в возрасте семи или восьми лет, он стал младшим членом подростковой банды, которая мародерствовала в сельской местности Оксфордшира под руководством мальчика по имени Хамфри Дейкин, сына местного врача. Большинство взрослых, которые сталкивались с Оруэллом в детстве, считали его тихим, любознательным и в меру увлекательным мальчиком, но пятнадцатилетний Хамфри не был впечатлен. 'Абсолютный зануда, - вспоминал он, - маленький толстый мальчик, который постоянно ныл. И проказничал, рассказывал сказки и так далее". Несомненно, воспоминания Дейкина окрашены его последующим общением с человеком, который стал его шурином, но вы подозреваете, что корни его отвращения к "маленькому вонючему Эрику" зародились еще в подростковом возрасте.