Но поездок в Индию не было. В начале марта Оруэлл начал отхаркивать кровь и, как он выразился, "слег". К тревоге Эйлин, ему становилось все хуже. Были вызваны врачи, и к воскресенью 13 марта было решено, что необходимо предпринять "активные шаги". Судя по письму, которое он написал Коннолли на следующий день, ситуация еще не считалась серьезной, по крайней мере, самим пациентом ("Я еду в санаторий в Кенте, где мне сделают рентген. Я не сомневаюсь, что они, как и прежде, придут к выводу, что со мной все в порядке"). В этот момент Оруэлл полностью намеревался принять приглашение погостить у Дениса Кинг-Фарлоу в следующие выходные и обещал разыскать Коннолли, когда будет в Лондоне. Затем, вечером, у него началось кровотечение, и была вызвана скорая помощь. Джек Коммон, с которым Эйлин отчаянно пыталась связаться, приехал, чтобы найти коттедж пустым. К этому времени Оруэлл уже направлялся в Престон Холл, госпиталь Британского легиона для бывших военнослужащих, среди персонала которого был брат Эйлин Лоуренс. Эйлин, написав письмо, чтобы поблагодарить Коммон за безрезультатное путешествие в ужасную погоду, сообщила, что врачи изначально думали, что им придется делать пневмоторакс - то есть раздувать одно из легких Оруэлла, - но в итоге им удалось остановить кровотечение. Пообещав держать его в курсе событий, она села писать "страшные письма" их родственникам.
Оруэлл, будучи Оруэллом и несмотря на убедительные доказательства обратного, считал, что его драматическая госпитализация была незначительным неудобством. Я не думаю, что со мной что-то не так", - бодро сообщил он Джеку Коммону две недели спустя. Идентичная нота прозвучала в письме Джеффри Гореру от середины апреля ("Я действительно сомневаюсь, что со мной что-то не так"). На самом деле он был серьезно болен. Врачи Престон Холла первоначально опасались, что у него туберкулез обоих легких, что, по признанию Эйлин, "было бы довольно безнадежно". В итоге диагноз его основного заболевания был изменен на бронхоэктаз, вирусное заболевание бронхов, которое доставляло ему неприятности с детства. Если три месяца спустя Эйлин могла сказать Кинг-Фарлоу, что "Эрик не так болен, как они думали", то общий прогноз был далеко не обнадеживающим. В одном легком было старое поражение, которое, хотя и было признано неинфекционным, вероятно, сохранялось с 1920-х годов. В середине июня сам Оруэлл признался писательнице Наоми Митчисон, что "я здесь из-за туберкулеза". Спустя 80 лет после написания этой книги исследователи провели биологический анализ письма, которое он отправил Сергею Динамову, редактору русского литературного журнала "Иностранная литература", летом предыдущего года: в нем были обнаружены явные следы белков туберкулеза.
Как бы храбро Оруэлл ни изображал свое состояние в письмах к друзьям, беспокойство врачей скрыть было невозможно. Он оставался в Престон-Холле почти шесть месяцев, первое время был прикован к своей палате, а в начале своего пребывания запрещал писать на бумаге ("Я не могу работать, конечно, - сообщал он Коннолли в конце апреля, - это скучно и отложит мой следующий роман до 1939 года"). Какими бы ни были эти запреты, коллеги-пациенты утверждали, что слышали звук печатания, доносившийся из его палаты. В этих обстоятельствах публикация "Homage to Catalonia" 25 апреля стала желанным отвлечением. Возлагая большие надежды на эту книгу - он предсказывал продажу трех тысяч экземпляров - Оруэлл, должно быть, был горько разочарован ее плохим приемом в торговле: из первоначального тиража в пятнадцать сотен экземпляров было продано только 683, и первое издание все еще не было исчерпано к моменту его смерти дюжину лет спустя. Были и отличные рецензии - Джеффри Горер в "Time and Tide" был настолько хорош, что Оруэлл "все время щипал себя, чтобы убедиться, что я не сплю" - и некоторые обычные жалобы: Филип Джордан в "Listener", например, потратил четыре пятых отведенной ему площади, утверждая, что Оруэлл неправильно понял политическую ситуацию и предложил защиту тактики POUM, которая "равносильна предательству". Но это была середина 1938 года, почти два года после начала конфликта, и испанские книги были наркотиком на рынке, который уже нервно предвкушал большую европейскую войну.
Пока он медленно восстанавливал силы, к нему приходили посетители, чтобы утешить его. Эйлин, которая вернулась в Хартфордшир, чтобы ухаживать за курами, приезжала по выходным. Спендер, с которым после обмена письмами установились дружеские отношения, посетил его в середине апреля. Макс Плауман привез романиста Л. Х. Майерса, который впоследствии сыграет важную роль в жизни Оруэлла. Другие пациенты отмечали заметный социальный разрыв между хорошо одетыми водителями дорогих автомобилей и "грубиянами", приехавшими повидаться со своим бывшим товарищем с Арагонского фронта. Один из самых острых рассказов о своем пребывании в Престон-Холле оставил Редж Рейнольдс, который в сопровождении своей жены нашел пациента все еще в постели, но, судя по всему, выздоравливающим. Рейнольдс, на которого произвела сильное впечатление книга "Homage to Catalonia", был поражен разрывом, который, казалось, существовал между печатной личностью Оруэлла ("остроумный и занимательный") и "сухостью", которая была характерна для Эрика Блэра вне работы. Но это было нечто большее, чем сухость, решил он: "в нем чувствовалось разочарование и уныние". Помимо того, что Оруэлл глубоко скептически относился ко всем крупным организациям, исповедующим социалистические принципы, "он уже видел мир усталыми глазами". Юмор, который иногда пронизывал его работы, был обманчив. С нашей первой встречи я понял, что на самом деле он не считает жизнь очень смешной".
Но уныние, которое Рейнольдс обнаружил в комнате в Престон-Холле, имело конкретную причину. Вынужденный постельный режим означал, что большинство планов Оруэлла было приостановлено. Возможно, в его голове уже кипела работа над "Воздухом" - он мог бы начать ее в августе, говорил он Коммон, - но Эйлин признавала, что "будущее остается очень туманным". Даже когда его выписали, было ясно, что состояние его здоровья не позволит немедленно вернуться в Уоллингтон. Ходили разговоры о коттедже в Дорсете, но средств было мало: В письме Эйлин Кинг-Фарлоу благодарит его за то, что он прислал "эти деньги вместо того, чтобы предложить" - другими словами, преподнес им благотворительный свершившийся факт вместо того, чтобы дать возможность вежливо отказаться от предложения финансовой помощи. Его настроение улучшилось, когда его перевели в Новое общежитие, своего рода дом на полпути на территории Престон-Холла для выздоравливающих инвалидов, которым грозила выписка. Здесь ему разрешили посещать окрестности, ходить в церковь Святого Петра, приходскую церковь Эйлсфорда, ездить на автобусе в Рочестерский собор и потакать своему пристрастию к прогулкам на природе. Один из пациентов вспоминал, как он встретил его на сенокосе, пристально наблюдая за парой гусениц, ползущих по ветке.
Когда Лидия Джексон навестила дом летом, то проявилась совсем иная настороженность. Она обнаружила мужа своей подруги на лужайке, полностью одетым, лежащим в шезлонге, но желающим прогуляться по территории. Как только они оказались вне поля зрения санаторных зданий, возникла "неловкая ситуация", когда Оруэлл остановился на своем пути и обнял ее. Мемуары, в которых Лидия в своем профессиональном качестве Елизаветы Фен, переводчицы Чехова, оглядывается на эту встречу, совершенно беспристрастны. Оруэлл был ей не слишком симпатичен, как она старательно объясняет, а отсутствие физической привлекательности усугублялось его истощенным состоянием. Более того, она считала свою верность Эйлин превыше всего. Рассматривая этот эпизод как каприз больного человека, к которому не стоит относиться с наименьшей серьезностью, она не решается сопротивляться: "Но почему я должна отталкивать его, если поцелуй меня доставил ему несколько мгновений удовольствия?". После короткой и безрезультатной паузы прогулка продолжилась.
Мы снова возвращаемся на территорию Дороти Роджерс: что, по мнению Оруэлла, он делал? Ответ, по-видимому, заключается в том, что, какие бы эмоции ни вызывало его заключение в Престон-Холле, он оставался тем, кем был до женитьбы: сексуальным оппортунистом, готовым попытать счастья с любой привлекательной женщиной, которая попадалась ему на пути, не стесненным большинством моральных условностей эпохи и с таким же удовольствием, когда был холост, пытался оторвать Элеонору Жакс от Денниса Коллингса, как, будучи женатым, делал ухаживания за одной из лучших подруг своей жены. Если есть подозрение, что нападение Оруэлла на Лидию Джексон могло быть ответом на похождения Эйлин с Коппом, то это была прелюдия к серии внебрачных приключений - реальных или вымышленных - которые продолжались на протяжении 1940-х годов. Мы знаем, например, что у него были отношения с Брендой Салкелд: Эйлин жаловалась через год после эпизода с Лидией Джексон, что он продолжает встречаться со "школьной учительницей" под носом у уоллингтонских сплетников. Тем не менее, отношение Лидии к Оруэллу не лишено двусмысленности. Позволить мужчине, которого вы считаете физически отталкивающим и о браке которого с вашей лучшей подругой вы сожалеете, обнять вас, предполагает наличие душевного равновесия, которое большинство современников Лидии сохранили бы с трудом. Две дюжины сохранившихся писем Оруэлла архи романтичны и, кажется, упиваются скрытностью, которую создает их отправка. Если Лидия так сильно его недолюбливала, то почему она не сказала ему, чтобы он прекратил писать? Или это еще одна версия отношений Оруэлла с Элеонорой после того, как она согласилась выйти замуж за Денниса - переписка, которая кажется полностью односторонней и игнорирует основные факты, которые были объяснены автору письма за некоторое время до этого?