Если друзья Оруэлла были склонны жаловаться на недостатки Крэнхема и отсутствие надлежащего медицинского обслуживания, то сам пациент выглядел относительно довольным: "за ним хорошо ухаживают", - сообщал он Джулиану Саймонсу, хотя и потяжелел на четыре унции по сравнению с датой поступления. "Это хорошее место и у меня довольно удобное "шале", как их называют", - сообщал он Бренде Салкелд в письме о своем визите в середине марта. Бренда, осмотрев трупную фигуру на кровати, пришла к выводу, что он собирается умереть. В письме Энтони Пауэллу в феврале он написал тоскливую ноту. Это была "ужасная работа" - снова вернуться к написанию книг, но он чувствовал, что "я снял заклятие и мог бы продолжать писать, если бы снова был здоров". Маггеридж, после двухчасовой беседы, сдобренной бутылкой бренди, которую Оруэлл достал из-под кровати, счел его "в очень хорошей форме... в данных обстоятельствах", говорил о книгах, которые он хотел бы написать, и о перспективе наблюдать за детством Ричарда. Он хотел прожить еще десять лет, сообщал Маггеридж в своем дневнике; дневник был "не уверен, что ему это удастся". Связь с Гиссингом уже приходила в голову пациенту: "Он скорее видит себя на месте Гиссинга", - сделал вывод Маггеридж.
Весна пришла в шале, но улучшений нет. Письмо к Селии Кирван обрывается заунывным "Я чувствую себя так паршиво, что не могу больше писать". К концу марта он отхаркивал кровь - технический термин - кровохарканье, сообщил он Варбургу - и признался Ризу, что "чувствует себя отвратительно большую часть времени". Время от времени он пытался внушить другим, если не себе, веру в то, что здоровье улучшится, но эти заверения были малоубедительны. За письмом от середины апреля своему американскому редактору Роберту Жиру, в котором говорится о том, что "я уеду отсюда еще до конца лета" и что у меня есть "план следующего романа", сразу же последовала записка Файвелу, в которой он беспокоился о том, что "я не могу строить планы, пока мое здоровье не примет определенный оборот в ту или иную сторону". Но перспектива медицинского вмешательства казалась все более отдаленной. Ходили разговоры об операции на грудной клетке, но хирурги начали сомневаться; чтобы такая операция имела хоть какой-то шанс на успех, пациенту нужно было одно здоровое легкое: "Очевидно, ничего определенного они мне сделать не смогут", - мрачно заключил Оруэлл. Эссе, которое он собирался написать об Ивлине Во, обосновывая его как "английского романиста, который наиболее заметно бросил вызов своим современникам", так и осталось незавершенным.
Волею случая Во, живший неподалеку и по настоянию Коннолли, пришел с визитом. Нет никаких записей их разговора, но Во сообщил, что Оруэлл был "очень близок к Богу". Он, конечно, был очень близок к смерти. Письмо Рису, в котором отмечается, что врачи подумывают о том, чтобы снова попробовать стрептомицин, звучит зловеще. В случае, если дела пойдут плохо, он просил Риса привести Ричарда к нему еще раз, "пока я не стал слишком пугающим в облике". Между тем, его профессиональная жизнь протекала параллельно, почти в обратной пропорции к его физическому состоянию. Девятнадцать восемьдесят четыре" была выбрана клубом "Книга месяца", что означало гарантированный доход до 40 000 фунтов стерлингов. Он успел немного порецензировать - смягчающий отзыв о "Их лучшем часе" для "Нью Лидер" ("приходится восхищаться в нем не только его мужеством, но и определенной крупностью и гениальностью") и рецензию на книгу о Диккенсе закадычного друга Маггериджа Хескета Пирсона - а затем замолчал. Миллионы слов внештатной журналистики, еженедельно печатавшейся с начала 1930-х годов, подошли к концу.
Но это не означало, что его ум был праздным. На самом деле, конец весны и начало лета 1949 года застали его занятым двумя делами, представлявшими огромный интерес. Один из них был потрясающим взрывом из прошлого, в результате которого обе вовлеченные стороны не совсем понимали, что его взрыв может означать для них. За двадцать шесть с половиной лет, прошедших с тех пор, как она в последний раз видела Эрика Блэра, Джасинта Будиком сделала разнообразную карьеру, в которую входили европейские путешествия, десятилетние отношения с пэром королевства, чьи предложения выйти замуж она решительно отклонила, работа секретарем Поэтического общества и государственным служащим. В начале февраля 1949 года от своей тети Лилиан, бывшей чательницы Тиклертона, она узнала, что Джордж Оруэлл - это псевдоним Эрика. Получив адрес Оруэлла в издательстве Secker & Warburg, она написала ему в Крэнхем. Два ответных письма Оруэлла, написанные в один день и вложенные в один конверт, свидетельствуют о решительном накале эмоциональной атмосферы: обычные любезности ("Как приятно получить ваше письмо после стольких лет...") и новости о его деятельности за прошедшие десятилетия уступают место, во втором письме, искренней печали о прошедшем времени ("Я не могу перестать думать о молодых днях с вами, Гуин и Проспером, и о том, что было забыто на 20 или 30 лет. Я так хочу тебя увидеть"). После нескольких прочувствованных замечаний о том, что она "бросила меня в Бирме, потеряв всякую надежду", он завершает свое письмо пылким: "Как только я смогу вернуться в Лондон, я так хочу, чтобы мы встретились снова".