Если это был не совсем Париж Оруэлла - который, похоже, был значительно более убогим, хотя и не менее романтизированным, - то он, несомненно, отметил бы Дос Пассоса как родственную душу. Он также должен был знать, что наткнулся на мир возможностей. Конец 1920-х годов был хорошим временем для начинающего писателя. Печатная журналистика, если уже и не была таким колоссальным источником денег, как в поздневикторианскую эпоху, то все еще переживала бум - возможно, ненадежное ремесло, но способное предложить широкий спектр возможностей для энергичного фрилансера со вкусом публики. В Лондоне было шесть вечерних газет, здесь, в эпоху всеобщей забастовки, шесть литературных еженедельников и бесчисленное множество журналов и альманахов, требовавших копий; Короткий рассказ, как однажды выразился старший брат Ивлина Во Алек, должен был быть очень плохим или очень-очень хорошим (то есть безнадежно высокопарным), чтобы не найти спонсора, а в конце рынка, на котором, похоже, хотел работать Оруэлл, - на территории, колонизированной еженедельным журналом, - начинающий писатель, знающий свое дело, мог вполне сносно зарабатывать. Возьмем, к примеру, раннюю карьеру Джона Хейуорда, который в конце 1920-х годов стал мастером на все литературные ремесла. Начав с малого, как универсальный рецензент, Хейворд заработал в 1930 году 89 фунтов стерлингов за тридцать четыре статьи. Два года спустя, увеличив объем работы до 155 статей и накинув процессуальную сеть на такие далекие друг от друга органы, как Times Literary Supplement и Daily Mirror, он увеличил свой годовой доход до 388 фунтов стерлингов, чередуя научную работу над своими изданиями Рочестера и Донна с анонсами триллеров по пять шиллингов за бросок.
И если это было хорошее время, чтобы быть начинающим писателем, то в Париже оно было особенно хорошим. В условиях свободного падения курса франка по отношению к фунту стерлингов и доллару, арендная плата была дешевой, а бытовые расходы - ничтожными. В книге "Down and Out in Paris and London" Оруэлл отмечает, что месяц проживания в "Hôtel des Trois Moineaux" - так он называл заведение на улице Пот-де-Фер - стоил двести франков, чуть больше 1,50 фунта стерлингов по сегодняшнему курсу. За полпенни можно было купить пачку супа. Что касается финансирования его пребывания, то в письме с биографическими подробностями редактору журнала от 1947 года утверждается, что он жил в Париже "на свои сбережения". Они должны были быть довольно значительными: однажды он подсчитал, что за годы службы в полиции Бирмы заработал 2 000 фунтов стерлингов, и значительный остаток должен был сопровождать его обратно в Англию. Слухи о том, что ему пришлось получать финансовую помощь от Эндрю Гоу, кажутся надуманными. В то же время Париж привлекал не только легкой жизнью. Многие писатели межвоенной эпохи отмечают исключительную благоприятность его атмосферы для тех, кто стремился жить литературной жизнью, своего рода призрачный аромат, поднимающийся от Сены и серых улиц вдоль нее, который, казалось, заражал творческое воображение каждого, кто проходил под ним. "Главное в Париже для меня - это послеобеденные часы, когда я гуляю по улицам, - вспоминала Сибилла Бедфорд о своем пребывании там несколько лет спустя, - смотрю, вижу, думаю... Здесь ты один, странный и как дома на тихих улицах и бульварах".
Но были и другие манящие руки, махавшие Оруэллу в Париж. Некоторые из них принадлежали его литературным героям - среди них были такие отечественные таланты, как Вийон и Золя, чьими романами он восхищался до такой степени, что пытался перевести один из них, а также английские писатели с французскими ассоциациями: Теккерей из "Парижского этюдника" (1840) или более современный ученик парижской сцены, такой как Леонард Меррик, чьи "Четыре рассказа" появились совсем недавно, в 1925 году. И все это при игнорировании одного или двух элементарных фактов о самом Оруэлле. На четверть француз, бесспорно, галльского вида, с усами зубной щеткой и стрижкой en brosse, говорящий на языке гораздо лучше большинства приезжих англичан (хотя французские друзья жаловались на его "фантастический" акцент), он вписался в окружающую его жизнь так, как большинству эмигрантов было бы трудно. Несколько ретроспективных комментариев, которые он позволил себе о Париже, показывают, насколько сильно он чувствовал себя там как дома, будь то воспоминания о Jardin des Plantes, переполненном и запущенном сейчас, жаловался он после посещения в военное время, с популяцией грызунов, настолько прирученных, что крысы ели из ваших рук, или анархические нотки французской политической жизни. Когда он пишет в начале 1930-х годов, что "во Франции каждый может вспомнить некоторое количество гражданских беспорядков, и даже рабочие в бистро говорят о la révolution - то есть о следующей революции, а не о последней", вы чувствуете его одобрение мира, который, кажется, на много лет отдален от английской осторожности и английского спокойствия.