В Саутволде Эрик попытался заняться живописью. Он отнюдь не переоценивал свои художественные способности (вполне справедливо), но с удовольствием писал пейзажи, особенно морские просторы. Вскоре, однако, он забросил это занятие, сочтя его бесплодным. Правда, в следующие годы, проводя время с бродягами, он обычно представлялся им художником-неудачником по имени Бертон и даже развлекал спутников своими рисунками.
Во время одной из вылазок Эрика на побережье с кистями и акварельными красками на него обратила внимание супружеская пара. Фрэнсис Фирц был крупным предпринимателем в сталелитейной промышленности, его супруга Мейбл увлекалась литературой, обладала хорошим вкусом, легко заводила знакомства в творческих кругах и среди издателей, покровительствовала начинающим авторам. Эрик ей понравился, она прочитала некоторые его рукописи, порекомендовала перебраться в Лондон и пообещала протекцию в художественном мире{154}. Через непродолжительное время она познакомила Блэра с издателем Максом Плауманом и литературным агентом Леонардом Муром, контакты с которыми послужили толчком к превращению его из робкого начинающего автора в активно публикующегося известного писателя.
Эрик решил перебраться в столицу, полагая, что именно там сможет и набраться нового жизненного опыта для литературного творчества, и установить связи с писательскими кругами и с редакциями газет и журналов. Ранней осенью, еще до получения ответа из Индии, он написал Рут Питтер, знакомой своей старшей сестры, которая жила в Лондоне, занималась декоративным оформлением мебели и другой домашней утвари и писала стихи (к этому времени ей удалось выпустить уже два сборника), с просьбой найти ему недорогую комнату. Оказалось, что таковая имеется в доме по соседству с местом работы Рут. После уведомления об отставке Эрик переехал в Лондон и поселился на тихой улице Портобелло в крохотной комнатке без отопления, которую сдавала высокомерная дама по фамилии Крейг.
Рут была старше Эрика на несколько лет, но, похоже, у них почти сразу же начался роман. Эрик признался Рут вскоре после переезда, что, когда он ее увидел, первой мыслью было: «Интересно, легко ли овладеть этой девушкой»{155}. В остальном быт оказался нелегким. В комнате было очень холодно. Прежде чем сесть за стол, чтобы писать, Эрик должен был отогревать руки над свечкой. Как-то он признался в этом Рут, и она достала для него какую-то старую газовую печку. Стало намного теплее, сразу же улучшилось настроение и повысилась работоспособность. Роман с Рут оказался недолгим, но друзьями они остались на многие годы.
Намерение писать книги не означало, что это «неопределенное желание» может быть легко реализовано. Ранние опусы Эрика были откровенно слабыми. Он с опаской садился за стол и вначале писал коряво и малоинтересно. Однако постепенно мастерство совершенствовалось, создавались более привлекательные фрагменты, главным образом публицистического характера. Рут Питтер, видимо, всё-таки преувеличивая недостатки ранних произведений Эрика, созданных по возвращении из Бирмы, вспоминала: «Он писал так плохо, что ему надо было учиться писать… Мы часто смеялись и даже плакали над отрывками, которые он нам показывал»{156}.
Блэр буквально метался, стремясь найти занятие по душе кроме писательского труда, которым просто не мог не заниматься, но к которому относился крайне скептически, подчас оценивая себя как графомана. Негативные самооценки с годами смягчились, но полностью не исчезли до конца его дней. Передавая очередную новую вещь, прежде всего крупные произведения (романы, обширные очерки), литературному агенту или издателю, Эрик почти всегда впадал в панику, ожидая негативной реакции.
На дне
Наивно стремясь своим творчеством переделать мир, Эрик Блэр всё отчетливее понимал крайнюю недостаточность бирманского опыта и стремился восполнить его новыми жизненными впечатлениями. Через полтора десятилетия в автобиографическом очерке для американского издания Оруэлл признавался: «Когда я возвратился в Европу, я жил около полутора лет в Париже, создавая романы и рассказы, которые никто не публиковал. Когда у меня кончились деньги, я на несколько лет оказался в состоянии действительно глубокой бедности, во время которой я был, помимо всего другого, мойщиком посуды, частным воспитателем и учителем в дешевых частных школах»{157}.