– Значит, значит не будем готовить записку председателю КГБ и Генеральному секретарю? – спросил Власов.
– Да кабы я по каждой хуйне генсеку докладывал, – сорвался Гусев, – где бы я был ? В лучшем случае на Колыме начальником лагеря, или начальником режима в Солнечном Магадане.
– Значит, Ребякина на Пряжку? – подытожил Власов.
– Да, пускай его Машечкин еще пару недель галоперидолом поколет, а потом на пряжку в наше отделение, – кивнул Гусев.
Власов и Горынин уже было вопросительно поглядели на генерала, ожидая объявления конца аудиенции, но тот вдруг махнул рукой и сказал,
– Да вот, тут одно предсказание навязчивое было у этого Ребякина, насчет некого Худякова из Ульяновска. Вы проверили?
– Так точно, проверили, – ответил Власов, – есть такой Худяков, учится в школе в десятом классе, с матерью живет, безотцовщина.
– Без отцов только у лягушек дети бывают, – покачав головой заметил генерал, и поглядев на услужливо подложенную ему справочку из паспортного отдела Ульяновской милиции, сказал – - Вы его, как этот Худяков школу закончит, давайте, отправляйте его в армию, в Афганистан, пускай его там на всякий случай убьют, лады?
2.
Они шли по узкой тропинке, желто-серою каймою вившейся повдоль крутого и высокого берега широкой русской реки.
Ее красивые изящные туфельки иногда зарывались каблучками в песок, а иногда ступали на траву, потравляя плоские листья подорожника и желтые цветы приземистых одуванчиков.
Марыля не могла и не умела одеться по-спортивному, по-туристски. Она и на загородную прогулку одевалась, как на званый вечер с коктейлями – то в длинное платье с открытой спиною и глубоким разрезом сбоку, открывающим ее стройные балетные ножки, то в узенькое petit robe noir, придававшее ее стройной точеной фигурке вкус какой-то трогательной девчоночьей беззащитности..
На самой высокой точке обрыва было так привольно, что даже затянувшееся молчание не казалось им тягостным. И очнувшиеся от первой летней жары крупные слепни, которые все так и норовили прилипнуть то к ноге, то к шее, даже они – не могли испортить захватывающей дух радости, которая вместе с вольным воздухом бескрайней голубизны волжского простора переполняла их бронхи и груди.
Ольгис снял фуражку и расстегнул две верхние пуговички своей генеральской гимнастерки. От бесконечных крутых подъемов и спусков по тропинке, что то ныряла в овражек, то взмывала вверх, взмокла спина. Ольгис достал из кармана галифе белоснежный батистовый платок и аккуратно обтер им кожаный внутренний ободок своей фуражки.
– Устала? – спросил он Марылю.
– Устала немножко, – ответила она мягко, на польский манер произнося звуки "л" и "ж".
Ольгис сломал ветку, примостившегося на самом краю обрыва ивового куста, и протянул ее Марыле.
– Merci bien, – по-французски поблагодарила Марыля и тут же принялась обмахиваться подаренной ей веткой, отгоняя назойливых слепней.
Ольгис остановился.
Похоже было, что они достигли самой высокой точки на берегу.
Обрывистый берег, сложенный из плотного красного песчаника, был местами испересчен черными дырками – гнездами ласточек-береговушек. Далеко внизу – вдоль самой воды протянулась полоска пляжа – то песчаного, тоиногда – каменистого из серой речной гальки, по которой в местах схода оврагов, тут и там весело и игристо струились воды впадавших в Волгу ручьев.
А если повернуться к реке спиною, то глаз радовала поросшая редким и низким леском – широкая равнина, вся переливавшаяся всеми оттенками зеленого, по мере того, как волжский ветерок шевелил и причесывал высокую полевую траву.
– Хорошо здесь, – подытожил Ольгис, – хорошо и красиво.
– Да, милый, – согласилась Марыля, положив свою узенькую ладошку Ольгису на плечо.
Ему очень нравилось, как она выговаривала это слово.
Ми-вый.
Не Милый с твёрдым русским "эл", а ми-вый… Совершенно по польски.
И была она такая тоненькая, нежная, его балеринка Марыля из Варшавского театра балета. Девушка в светлых кудряшках с ярко-красным ртом и огромными голубыми глазами.
– А где наши друзья? Где Джон, где Маша? – без смысла, а так, для порядка спросил Ольгис.
– Не знаю, потерялись где-то, Ils ont ete perdu, – прикрывая веками затуманившиеся глаза и прижимаясь к Ольгису, ответила Марыля.
Их губы соприкоснулись.
– Хочешь, мы займемся любовью прямо здесь? – спросила она, – здесь так красиво…
– Хочу, ответил Ольгис и через голову стянул с себя свою генеральскую гимнастерку. …
Вечером на дальней даче у Сталина был большой сбор.
Ольгис привез хозяину кое-какие фильмы.
"Титаник" Оливера Стоуна, "Звездные войны" Джорджа Лукаса, "Амели" Жан-Пьера Жёне, а также "Брата" и "Жмуриков" Сергея Балабанова.