— Все тут, — пояснил Басыров.
— Как звать-то? — буркнул карнач.
— Сашка Матросов.
— Вот что, Матросов, проходи. А вас пропустить не могу.
— Понятно, — ответил Басыров. И, обращаясь к мальчишке, почти с сожалением проговорил:
— Спасибо, Сашок, за поведение. Приехали-то почти без всяких приключений. До свидания.
— Прощай...
Саша стоял перед железными воротами, низко опустив голову, исподлобья посматривая на нового конвоира. Неужели вся жизнь вот так и пойдет: его будут передавать из рук в руки, а воли настоящей никогда и не будет? Стало страшно. Он почувствовал себя таким заброшенным, почти обреченным, тут, под уфимским небом. Оно казалось таким необжитым и таким неприветливым, что никакими словами этого не выразишь.
Караульный начальник Володя Еремеев шел позади, вскинув голову, сощурив зеленые глаза. Он балагурил, как с добрым знакомым.
— Сам виноват, Матрос, не по графику явился. Видишь ли, какое дело, теперь вот специально воду согревать приходится.
Саша хмуро и дерзко смотрел на карнача, а отвечать не отвечал. Он не верил в подчеркнутое благожелательство. Просто не поверил да и все тут.
В бане — зеркало, наполовину потускневшее. Саша на миг остановился, чтобы бросить беглый взгляд. Глянул и своим глазам не поверил: на него уставился черномазый парень в тельняшке. На таком фоне лишь глаза блестели. Вот те и на!
Он скоблил себя что надо. Давно такого удовольствия от умывания не испытывал, хотя в этой воде можно было и окоченеть. Никто и не думал ее согревать-то! В предбаннике карнач произвел осмотр по всем правилам.
— Сперва я тебя, морячок, за брюнета принял, а теперь вижу, ошибся — натуральный сивый... Ну-ка, покажи уши!
Начальство, по всей вероятности, осмотром осталось недовольно.
— Полкило грязи, продолжай в таком же духе. Белье не получишь.
Саша, сердито сопя, потянулся за грязной тельняшкой. В нем заговорило упрямство. Он не намерен танцевать под чужую дудку, пусть зарубят себе на носу.
— Положь на место, — скомандовал карнач, с жестом отвращения отобрав грязную тельняшку.
Это возымело действие.
Новичку пришлось вернуться в баню. Саша ожесточенно тер уши, проклиная их и заодно караульного начальника.
Новым осмотром Еремеев как будто остался доволен. Новичок сердито натянул на себя мягкое белье, пахнущее мылом и еще какими-то лекарствами. Но глаза его невольно засияли от блаженства.
Тут произошло еще одно непредвиденное столкновение. Саша, уже нарядившись во все новое, старательно стал заворачивать в газету свою грязную тельняшку, но Еремеев запротестовал:
— Еще чего придумал? Оставь.
— Так тебя я и послушался.
Карнач, неожиданно смягчаясь, спросил:
— На что она тебе сдалась, морячок?
— Дареная, — соврал Матросов. Ему льстило, что его называют морячком.
— Вообще мы сжигаем такую память, — усмехнулся Еремеев. — Ну, коли тельняшка дареная, доложу по инстанции, может, как исключение, разрешат оставить... Чего уставился волком? Таких, как ты, мы тут навидались будь здоров...
В дежурной комнате, куда привели Сашу, горела лампа с зеленым абажуром, поэтому лицо воспитателя Бурнашева казалось болезненно-бледным. Он, выслушав доклад карнача, кругом обошел Матросова, стоявшего в небрежной позе, этаким ухарем-купцом. Мальчишка издавал притворные вздохи, словно, издеваясь над всем этим церемониалом. Бурнашев понимающе переглянулся с дежурным. «Новичок накликает на себя неприятности», — как бы говорил он. Но сказал о другом:
— Гимнастерка не по росту, сменить. На две недели в карантин.
Только после этого Бурнашев удосужился заговорить с новичком:
— Общение с другими колонистами до истечения этого срока категорически запрещается. Заявления, если они будут, передавать через дневальных. С тобой будет еще один новичок. За чистоту и порядок в комнате отвечаете оба. Вот как будто и все. Идите, Еремеев!
Карантин размещался в отдельном домике, за оградой. Он казался приплюснутым и жалким. До того был невзрачным и неуютным, что сказать невозможно.
Мальчишкой овладела дикая тоска, просто выть хотелось. Когда перешагнули порог, Еремеев показал на одну из двух свободных коек, третья была занята.
— Располагайся.
— А как со жратвой?
— Получишь завтра...
Как только захлопнулась дверь за карначом, бросив на чистую простыню телогрейку, выданную взамен старой шинели, Саша грузно опустился на койку. Ноги дрожали после ночного похода по оврагам, тело ныло, точно после потасовки. Посидел, молча зевая. «Сэкономили на жратве», — подумал он, почувствовав, как сосет в брюхе.