Он обращался к Саше, точно это зависело от подростка. Саша был так взволнован, что ему хотелось сказать: «Обязательно вспомнят».
Разохотившийся старик все говорил и говорил:
— Мой прадед воевал на стороне Емельяна Пугачева. Вот так. Я сам ходил на Австрию. Вот так. Если надо будет, еще ходить будем.
Саша засмеялся:
— Дедушка, рассыпешься, до фронта не дойдешь...
Бабай, сверкнув взглядом, замолчал. Так он и ушел обиженным. Не понравилась ему шутка.
К Саше на пост несколько раз прибегал Директор. Он осторожно расспрашивал Матросова, беспокоясь за сегодняшнюю ночь.
— Саша, — приставал он. — А Саша! Как ты думаешь?
— Мы победим, конечно, — отвечал Саша, нарочно увиливая от ответа.
— Я не о том...
— О чем же? — словно не догадываясь, спрашивал Саша.
— Сам знаешь...
Матросов подмигивал, давая понять, что при «Пушке-бабае» нельзя же разговаривать на эту щекотливую тему.
Всех воспитателей распустил по домам. Всех до единого. Сам остался в колонии. «Ну, с чего начнем завтрашний день?» — думал он.
В час больших испытаний человек не может удовлетворяться обыденной работой, которой занимается изо дня в день. Хотелось совершить что-то необыкновенное. Стасюк, сжимая руками виски, неожиданно вскочил и начал ходить по комнате большими шагами.
Когда угасла заря, зазвенел серебряный подголосок, и звон этот поднялся над колонией, пробежал над рекой, задержался над лесом и навязчивым эхом вернулся обратно. Казалось, что никому не уснуть в этот тревожный июньский вечер.
Удары были редки и отчётливы.
Петр Филиппович остановился посреди комнаты и прошептал:
— Что мне делать? Заключить договор на вторую половину года на изготовление шифоньеров, заказать новые дисковые пилы и начать строительство нового корпуса? Или послать все это к черту и добиваться срочно отправки на фронт? Здоровый человек, отлично знающий военную службу, не может оставаться здесь. Что подумает молодежь, если я сам останусь в глубоком тылу? Как мало мне будет веры!
Дверь открылась. Комсорг Дмитриев, дежурный по колонии, кашлянул.
— Разрешите доложить?
Петр Филиппович удивленно оглянулся и сдержанно произнес:
— Да, пожалуйста.
— Во вверенной вам колонии происшествий нет. Больных тоже. Доклады дежурных принял лично.
— Все?
— Нет... Всюду пришлось проводить беседы. Интересуются, товарищ начальник. Вопросы одни и те же: сколько будем воевать? Хватит ли у нас танков? Особенно большой интерес к самолетам. У нас больше солдат или у Гитлера?.. Спрашивают еще: будет ли в Германии восстание? Отвечал, как мог.
— Хорошо, — похвалил Стасюк. — Завтра поговорим более обстоятельно... Выходит, полный порядок?
Дмитриев был озадачен этим вопросом: «Неужели чего не усмотрел?»
— Так точно.
И не тон дежурного, а внезапно появившееся решение что-то изменить в обычном течении жизни заставило Стасюка сказать:
— Сделаем обход. Будете сопровождать меня!
— Есть сопровождать!
Они вышли. Непроницаемая летняя ночь окутала колонию. Массивные здания бывшего монастыря в темноте напоминали нагромождение прибрежных скал, окутанных туманом. В неизмеримо высокой дали сверкали яркие звезды. Угрюмо молчал старый дуб, живой свидетель жизни многих поколений. Молчали даже птицы. И ветер, равнодушный странник, никого не тревожил.
Старшие колонисты, дежурившие в корпусах, удивились приходу начальника в неурочное время и докладывали тихо, как бы боясь разбудить первую военную ночь:
— Товарищ начальник, корпус отдыхает!
— Товарищ начальник, все спокойно!
— Товарищ начальник, происшествий нет!
В одном из корпусов дежурил Володя Еремеев. Докладывая Петру Филипповичу, он не смог скрыть довольной улыбки, что на его участке полный порядок, — уж он, комсомолец, не подведет.
Петр Филиппович невольно поддался чувству особой торжественности, тому чувству, что овладело колонистами в этот день. Он только сказал;
— Будьте внимательны.
В первом корпусе Стасюк задержался. Ему почудился разговор в темных спальнях, он прошел по коридору. Его сопровождали Дмитриев и дежурный по корпусу Митька Мамочкин. Он шел, громко стуча ботинками. Петр Филиппович недовольно поморщился:
— Дежурный, нельзя ли потише?
Митька, словно не слыша замечания начальника, нарочно стучал ботинками, точно желая разбудить колонистов... Приоткрывая двери спален, он предупредительно включал свет и громко говорил: