— От пуль не убежишь. Надо было переждать. Жаль парня.
Остались вдвоем. Молча лежали, прислушиваясь к посвисту пуль, которые чертили рядом косые линии смерти. Через некоторое время, когда противник перенес огонь в сторону, офицер бросил:
— Короткими перебежками вперед!
Пробежав метров двадцать, еще раз залегли. В тот же миг над головой засвистели пули. «Вовремя, — с облегчением подумал Саша. — Капитан хитер, все предвидит, видать, бывалый...»
Сделали еще несколько перебежек. И каждый раз ложились так, что враг опаздывал на несколько секунд. Капитан вдруг с горечью проговорил:
— Обидно на своей земле кланяться вражеской пуле. Но мы им это припомним!
Когда до леса осталось метров пятьдесят, немцы начали обстреливать смельчаков минометным огнем. Матросов даже закрыл было голову руками, будто руки могли спасти от осколков... Устыдившись своего движения, он взглянул на капитана, тот наблюдал за разрывами, не обращая никакого внимания на Сашу. Матросов машинально повернул голову в другую сторону и страшно вздрогнул: на него был устремлен презрительный взгляд того самого солдата, который в начале атаки упрекнул его в излишней осторожности.
— Он же мертв, — прошептал Саша. Но он запомнил его надолго.
Сделав последние усилия, они доползли до опушки. Матросов, нырнув под прикрытие сосны, опрокинулся навзничь и стал дышать как паровоз: ему никак не хватало воздуха. Впервые ему пришлось так близко взглянуть в глаза смерти.
Отдышавшись, он присел. Сейчас, стало быть, надо подаваться в свою часть. Его, может, уже потеряли. Только собрался отползти дальше, в глубь леса, когда он приметил безусого. Молоденький солдат, ничуть не скрываясь, шел по направлению к полю боя. Туда, откуда еле живой выполз Саша.
— Эй ты! — решил своим долгом предупредить Матросов безусого. — Там вовсю стреляют!
Тот лишь усмехнулся:
— На войне, конечно, положено палить.
— Могут убить!
— Если мы все будем скрываться за деревьями, кто же станет спасать раненых?
Солдат, не обращая внимания на канонаду, двинулся дальше. Матросов с затаенным дыханием следил за отважным воином. В его душе происходила в эту минуту отчаянная борьба: «Смогу ли я, — спрашивал он себя, — вот так же храбро двинуться вслед за безусым?»
Раздумье продолжалось самую малость. Совесть не позволила Матросову увильнуть от отчаянного санитара. Он двинулся за безусым.
Вдвоем они вынесли пятерых раненых. Заодно вытащили и восемь винтовок.
— Ладно, теперь можешь сматывать удочки, — сказал безусый. — Тебя уже, наверное, похоронили в своей роте. А ко мне подошло подкрепление.
В самом деле, к нему подошло на подмогу еще несколько санитаров.
Саша направился в свою роту. Куда бы он ни ступал, везде сидели солдаты, склонившись над котелками.
С большим трудом он разыскал свое подразделение. Его окликнул Рашит, с перевязанной головой:
— Топай на кухню, пока не поздно, — сказал он.— Аппетит разгорелся у всех, каждый добавку просит...
После освобождения Елизаветина гвардейская стрелковая дивизия была переброшена к дальним подступам Ленинграда. Если бы Саша имел карту и мог проследить по ней весь пройденный путь за последний месяц, то получилось бы несколько кружков и петель в районе севернее города Великие Луки. 25-й гвардейский полк несколько раз форсировал Ловать.
Их путь лежал через опаленные леса. Мелькали почерневшие стволы обезглавленных берез, обугленные сосны.
В глазах рябило. Устало плелась рота. Неизвестно, как еще находили бойцы силы для того, чтобы переставлять ноги.
Рашит незаметно оглянулся. Саша шел, покачиваясь, не отрывая своего взора от мелькающих пяток Гнедкова. Иногда Матросов как будто засыпал на ходу, но через несколько шагов с усилием открывал глаза.
— Саша! — окликнул Рашит.
Матросов промолчал. Рашит дотронулся до плеча своего друга и ласково сказал:
— Саша, снимай вещевой мешок. Вижу, умаялся.
Матросов, собрав последние силы, выпрямился, подтянулся, поправил на спине вещевой мешок, удобнее накинул на плечо автомат и подмигнул другу.
В этот миг по всей колонне прошла зычная команда, повторенная десятками голосов:
— Привал!
Соснин улегся, подложив под голову вещевой мешок, забросив ноги на пень и посмеиваясь, продолжал: