Лиза надиктовала длинное послание матери в Америку. Прямой связи через Арку не существовало. Гипотетики предоставили людям единственную возможность сообщения между этим миром и тем — это проход судов из Бенгальского залива в Индийский океан и обратно. Тем не менее существовал целый коммерческий телекоммуникационный флот, снующий туда-сюда и передающий сообщения. Можно было посмотреть видеоновости из дома давностью всего в несколько часов, или, наоборот, послать письмо или голосовое сообщение на Землю. Лизино сообщение — насколько Турк успел его расслышать — состояло из осторожных уверений, что пепел не опасен, — скорее всего худшее уже позади, — хотя происхождение пепла остаётся загадкой, и никто пока не может его объяснить. Ты дипломатка, подумал Турк.
У Турка была семья в Остине, в Техасе, но он давно не поддерживал с ней никаких отношений. Там от него этого и не ждали.
На полке у Лизы стояла подшивка трехтомных «Архивов Марса» — так называемой «Марсианской энциклопедии — собрание исторических и научных знаний, которые принес на Землю тридцать лет назад Ван Нго Вен.»
Выцветшие голубые корешки истрепались по краям. Он открыл и пролистал первый том. Когда Лиза наконец положила телефон, он спросил:
— А ты всему этому сама веришь?
— Это не религия, чтобы в нее верить.
Тогда, в лихие годы Спина, наиболее развитые в технологическом отношении страны Земли объединили свои ресурсы, чтобы обустроить по земному образцу и колонизировать Марс. Самый главный ресурс землянам был уже предоставлен гипотетиками — время. Год на Земле, окруженной оболочкой Спина, равнялся тысячам лет в масштабе Вселенной. Биологическая трансформация Марса (или, как говорили ученые умы, его «экопоэзис») была не такой уж сложной задачей, если учесть, какая фора времени была дарована Земле. И все же колонизация представляла собой во всех отношениях рискованное начинание.
Отделенные от Земли тысячелетиями, марсианские колонисты создали собственные технологии, приспособленные к дефициту воды и азота. Они достигли вершин в биоинженерии, но с неизменным предубеждением относились к сложной технике. Посылка пилотируемой экспедиции на Землю была последним, отчаянным предприятием марсиан перед тем, как гипотетики приступили к окружению Марса также собственной Спин-оболочкой.
Так называемый посол Марса Ван Нго Вен (перелистывая приложения, Турк нашел его фотографию: маленький, морщинистый, темнокожий человечек) появился на Земле в последние годы Спина. Его чествовали правительства всех стран, пока не стало ясно, что он не способен как волшебник разрешить все земные проблемы. Однако Ван отстоял и помог воплотить в жизнь программу запуска за пределы Солнечной системы квазибиологических зондов, разработанных на Марсе. Ожидалось, что эти самовоспроизводящиеся машины смогут передать на Землю что-то существенное, возможно, способное пролить свет на природу гипотетиков. В каком-то смысле ожидания оправдались: запущенные зонды оказались интегрированными в уже существующую сеть подобных машин, обитающих в отдаленных уголках галактики, о которой никто раньше не подозревал, и которая (как полагали многие) представляла собой физическое «тело» гипотетиков. У Турка не было четкого мнения по этому поводу.
Лизино официальное американское издание Архивов было составлено и заверено экспертным советом ученых и чиновников. Все знали, что оно неполное. Незадолго до смерти Ван приложил усилия к тому, чтобы распространить по рукам отредактированные копии. В них было кое-что особенно ценное — марсианская «фармацевтика», в том числе и рецепт препарата, увеличивающего среднюю продолжительность жизни на тридцать-сорок лет. Тот самый курс четвертого возраста, которым, возможно, и соблазнился отец Лизы.
На Земле было уже немало Четвертых, судя по всему, но в отличие от Марса не существовало никаких социальных институтов, регламентирующих их жизнь. Согласно конвенции ООН, подписанной почти всеми странами, применение марсианских биотехнологий считалось преступлением. Однако все, что было в силах сделать американское Управление Генетической Безопасности, — это приостановить распространение культов долголетия (как легальных, так и мошеннических) и слегка остудить всеобщий нездоровый интерес к генетическим трансформациям людей и животных.
В этом самом Управлении и работал бывший муж Лизы.
— Знаешь, — сказала Лиза, — раньше мы мало об этом говорили…
— Мне кажется, мы вообще раньше мало говорили.
Она одарила его короткой ободряющей улыбкой.
— Ты знаешь кого-нибудь из Четвертых?
— Я бы вряд ли их узнал, даже если бы встретил.
Она не восприняла это как отговорку — во всяком случае, не подала виду.
— Здесь, в Порту, и вообще в Новом Свете, все не так строго, как на Земле…
— Сейчас, как я слышал, это положение меняется.
— Вот поэтому я и хочу успеть увидеть тех людей, с которыми общался отец, пока еще это возможно. Говорят, в городе существует община Четвертых, и даже не одна.
— Я тоже слыхал об этом, но мало ли что говорят. Не всем слухам стоит верить.
Что можно было узнать из прочих источников, я уз-нала. Но мне нужно поговорить с кем-то, кто лично обшился со здешними Четвертыми.
— Ясно. Попроси Брайана, он тебе это устроит. Как только они еще кого-нибудь сцапают.
Он тут же пожалел о своей грубости.
— Мы с Брайаном в разводе, — резко сказала Лиза. — И я не отвечаю за то, что делает УГБ.
— Но вы оба ищете Четвертых.
— Знаешь ли, по разным причинам…
— А тебе не приходило в голову, что он может использовать тебя в своих целях? Что твои расследования могут быть очень даже полезны для его служебной деятельности?
— Я никому о них не рассказываю. В том числе Брайану.
— А эта женщина, которая, очень может быть, причастна к исчезновению твоего отца? Он ведь пытался тебя ею заманить, чтобы ты осталась…
— Я не уверена, что у тебя есть право…
— Ладно. Забудь. Просто, сама понимаешь, мне не все равно.
Она вот-вот готова была ответить грубостью на грубость, но сдержалась. Раньше Турк не замечал в ней этой черты: умения мгновенно брать себя в руки и отступать за секунду до рискованного шага.
— Не фантазируй насчет меня и Брайана. То, что у нас нормальные отношения, вовсе еще не значит, что он меня использует.
— Ну и слава богу, — ответил Турк.
К полудню небо опять посерело и затянулось тучами, но это были уже обычные тучи — такие, как всегда. Пошел проливной дождь. Обычно в августе таких дождей не бывало, но это и к лучшему, думал Турк: часть пыли уйдет в почву, часть смоет в море, возможно, даже окажутся спасены посевы, если еще не поздно. Но проехать на юг от Порта оказалось не так-то просто. Турк пешком дошел до стоянки «Харлейз», чтобы забрать свою машину. Мостовые были скользкими от искрящихся потоков пепла. Реки и ручьи вздулись, даже цвет речной тины изменился. Поднимаясь на перевал, Турк увидел сразу десяток мутных русел, уносящих в море цветущий ил.
Он свернул на дорогу без указателей, ведущую к низине, которую англоязычные поселенцы обычно называли Нью-Дели. Она представляла собой плоское плато между двумя речушками, упирающееся в отвесный обрыв, который во время дождей всегда размывало. Вдоль немощеных улочек тянулись ряды дешевых китайских сборных домиков. Эти сараюшки, пригодные только для хорошей погоды, жители пытались усовершенствовать как могли при помощи толя и кровельного железа (на побережье было множество кустарных заводиков, где можно было без труда приобрести такого рода стройматериалы). В Нью-Дели не существовало полиции, можно сказать, не существовало и власти как таковой, не считая власти пасторов, лам и имамов. На землеуборочную технику тоже рассчитывать не приходилось. Боковые улочки тонули в вязких грязевых наносах. Но основную дорогу уже более или менее расчистили. Не прошло и пары минут, как Турк оказался возле дома Томаса Джинна — ничем не примечательного фургончика ядовито-зеленого цвета, зажатого между двумя другими такими же.