– Садись. Что пришла?
– Страшно стало. Вы закрылись, не появляетесь. Случилось что?
Сергей грузно сел на свой стул и заговорил медленно, едва ворочая языком.
– На днях батя ко мне приезжал. Из Кстова. Жестянщик. Ночевал. Думаешь, что говорил?
– Нет, Сергей Михайлович, не догадаюсь.
– Лучше бы не догадалась. Говорил, его в поселке боятся. Говорят, сын в чрезвычайке душегубом работает. Приедет, любого к стенке поставит. Слышишь, душегубом! И этот, которого сегодня стрельнули, тоже говорил: душегуб. Неужели мне легко стрелять в него было? Ведь вся душа переворачивается, такой крик стоит внутри, а я стреляю! Потому что надо! Я врагов революции караю, а родной отец говорит: душегуб. Родной поселок говорит: душегуб. Враги говорят: душегуб. Я душегуб?!
– Что Вы Сергей Михайлович, нет конечно. Вы – боец революции.
– Я тоже так думаю, только почему они говорят?
– Отсталые они….
– Отсталые? Может быть. А мне от этого не легче. Не хочу, чтобы мой отец так говорил, понимаешь? Не хочу! Я не душегуб, не душегуб!!!
Голос Доморацкого поднялся до страдальческого надрыва, руки затряслись, по лицу его потекли слезы. Он схватил бутылку, вылил в стакан остатки самогона и лихорадочно выпил двумя большими глотками. Задержал дыхание, выдохнул и уже спокойнее сказал:
– Все. Иди отдыхай. Я спать лягу. Все дорогая, иди.
Под глазами его темнели круги, на лице лежала печать неимоверной усталости. Ольга достала носовой платок и стала вытирать ему слезы. Он сидел, закрыв глаза. Потом взял ее руку в свои ладони и стал целовать.
– Люба ты мне, очень люба – вымолвил он. Ты ведь знаешь…Может, сойдемся?
Ольга улыбнулась, молча покачала головой и вышла из кабинета. Ей тоже нравился этот чекист, железный только с виду. На самом деле он был очень раним и страдал от чужой боли. Это ей подходило. Такого легко прибрать к рукам. Ольга шла по коридору управления и ноги будто несли ее по воздуху. Снова ей улыбалась удача и снова с руководящим чекистом. Только колдовство на сей раз не понадобится. Она уже решила, что Доморацкий станет ее мужем. Но спешить не надо. Пусть дозреет.
Хлунова вернулась из воспоминаний в настоящее. В комнате стоял пьяный гомон, который прервал Сергей. Он достал с подоконника свою тальянку с зелеными в золото мехами, развернул ее и гаркнул:
– Сормовские частушки – и тут же под мелкую россыпь гармошки зачастил:
Рядом с ним вскочил Костя Бедовых и подхватил дальше:
Два бывших слесаря из мастерских Парамонова Василий Кошкин и Матвей Сладков выскочили на крохотный пятачок у двери, задробили ногами по доскам и грянули в два голоса:
Ольга вспомнила саврасовские посиделки, махнула Сергею, чтоб ладил под нее и низким, приятным голосом запела:
Веселье остановила маленькая Воля. Она заворочалась в своем уголке, а затем издала такой рев, что взрослые сразу стихли. Пора было и честь знать. Выпив еще по одной, гости стали прощаться. Все они, за исключением двоих, жили здесь же. Доморацкий уходил последним. Он мялся и в нерешительности медлил, но когда Ольга закрывала за ним дверь, тихо сказал:
– Может, дочку с мамой оставишь на часок. Погуляем….
Ольга лукаво стрельнула глазами и закрыла перед ним дверь. Все должно идти по плану.
1922 год. Окояновский поселок
По всем расчетам потребно было поднять не менее сорока десятин пашни под зерновые и еще почти столько же под картошку и коноплю. Восемьдесят десятин при царе могли иметь два-три кулака с конными дворами. Теперь целый ТОЗ, состоявший из двенадцати подворий, думал, как вспахать этот надел плодородного чернозема, редкого в окояновском районе.