Оживление военных действий на западе и связанность там Германии создали все же благоприятные условия, чтобы покончить с самостоятельностью прибалтийских государств и вернуть Бессарабию, присоединив к ней еще и Буковину.
Немым укором советскому правительству, перешедшему от решения внутренних задач к международным, оставалась все же незавоеванная Финляндия. Генеральная репетиция была явно неудачна.
Глава 2
Зима 1940–1941 годов
Поражение французской армии, эвакуация с Европейского континента английских сил и последовавшие за этим законодательные мероприятия советского правительства: возвращение к старой семидневной неделе, усиление дисциплины на предприятиях, прикрепление всех к месту работы, наконец, реорганизация Красной армии – заставили почувствовать непосредственное приближение войны уже весной 1940 года. Трудно было предположить, чтобы Германия, оставшаяся в Европе один на один с Россией, не поспешила разрешить желательным для себя образом восточный вопрос. Возможно, она постаралась бы предварительно все-таки покончить с Англией. Тогда следовало ожидать выступления против нее Москвы. Для меня было вообще непонятно, почему советское правительство пропустило такой момент для нападения на Германию, как Дюнкерк. Русское императорское правительство никогда не позволило бы Германии уничтожить Францию и нарушить тем самым политическое равновесие в Европе. Достаточно вспомнить попытку Бисмарка после Франко-прусской войны напасть вторично на Францию с целью ее окончательного уничтожения и демарш князя Горчакова, русского министра иностранных дел, пригрозившего за это войной. Единственным объяснением оставалось то, что советское правительство рассчитывало на более благоприятное положение, когда Германия втянется в войну против Англии, предприняв десантные операции. Возможно, и уроки Финляндии, показавшие, что настоящая «мобилизационная готовность» отсутствует, принуждали всячески оттягивать с началом войны. Бездействие во время уничтожения Франции было все же чересчур рискованным. В этом, нужно надеяться, советское правительство убедилось само через полтора-два года.
Летом 1940 года я проделал большую поездку по Сибири, что невольно отвлекло и заставило на время забыть о том неизбежном и страшном, что надвигается на Россию. Но достаточно было, по возвращении из Сибири, ступить в Москву, чтобы сразу же почувствовать во всем биении столичной жизни близость грядущей войны.
Получив без всякой задержки билет на вечерний поезд в Ленинград, я провел значительную часть дня на сельскохозяйственной выставке. Это был последний или предпоследний день ее работы в этом году. Посетителей было сравнительно немного. Некоторые павильоны стояли закрытыми. Происходила распродажа отдельных экспонатов. Все это на фоне ярких осенних красок и гремевшей музыки точно говорило о конце одной жизни и наступлении новой. Путешествуя по павильонам выставки, я не мог освободиться от тревожного и невольно грустного чувства, что грань, рубеж близок: период так называемого социалистического строительства сменится военным.
Вернувшись в Ленинград и начав работать, я видел кругом все ту же лихорадочную деятельность, свидетельствующую о скорой войне. Была введена даже цензура военного времени. Ряд самых невинных работ, напечатанных и разосланных по библиотекам, изымался из обращения. Ряд работ был задержан в печати, другие даже не были допущены к печати. Несмотря на увеличение весной продолжительности рабочего дня, заработная плата была несколько снижена и, что самое скверное, очень сильно повышены цены на все продукты: продовольствие, одежду, обувь и т. д. Открылся ряд коммерческих магазинов, где только и можно было что-либо купить. Цены там были невозможные. Делали все это довольно открыто. Обычные объяснения и доказательства в том духе, что «хоть цены повышены, но фактически они не повышены», отсутствовали. Много говорилось только о необходимости «крепить оборону страны».
«Мы, большевики, народ честный и прямолинейный, – сказал мне как-то председатель профкома одного завода, где я читал лекцию, – нужно укреплять оборону страны, для этого нужно мобилизовать все финансовые ресурсы. Приходится, конечно, повысить цены на товары и снизить заработки. Мы прямо говорим…».
На фоне сильного понижения жизненного уровня населения, оставлявшего и без того желать много лучшего, было особенно чувствительным лишение студентов стипендий и введение платы за обучение. Об этом законе я прочел еще в Омске, купив на улице местную газету. От неожиданности я просто присел на скамейку у киоска. Можно было сразу же предвидеть большой отсев студентов. Этот отсев и не замедлил последовать[3]. Новый закон характеризовался исключительной беспощадностью. Не только лишали стипендий, но заставляли платить, не делая разницы между студентами первых и последних курсов. Сама техника проведения в жизнь этого закона была более чем неудовлетворительна. Прием в высшие учебные заведения происходил летом, занятия начинались первого сентября. Самым рациональным явилось бы опубликование закона весной, избавив от лишних усилий тех, кто шел учиться только в расчете на стипендию. И совсем неразумно было издавать его после начала учебного года в октябре месяце. Сколько тут помимо личного страдания оказывалось затраченного напрасного труда: сдача экзаменов, всевозможные устройства, переезды и т. д.
3
Работая в омских учреждениях, мне пришлось быть свидетелем того, как прибегали юноши и девушки, тщетно прося какой-нибудь работы, чтобы иметь возможность продолжать свое высшее образование.