Утром 22 июня дворник стоял в чистом фартуке, имея явно озабоченный вид. На его боку висел большой противогаз, приведенный в положение готовности. Зная, что никаких сообщений о проведении учений ПВХО[5] не было, я невольно спросил, что это значит. Дворник кратко ответил: «Под утро получили приказ установить у ворот дежурства и надеть противогазы». «По всей вероятности, это учение ПВХО», – сказал я. «По всей вероятности, да», – ответил неопределенно он. Дойдя до парикмахерской, наполненной, как обычно в воскресенье, большим количеством людей, я услыхал по радио предупреждение, что через полчаса будет говорить Молотов. Среди оживившейся публики раздались голоса: «С Финляндией, видимо, война. Покончат с ней все-таки». Мое сердце сжалось. Внутренне я не имел никаких сомнений, что это война, но не с Финляндией, а с Германией.
…Речь Молотова произвела впечатление разорвавшегося снаряда. В парикмахерской раздались крики возмущения. Большая часть посетителей была просто растеряна. Сами парикмахеры, правда, абсолютно молчали, как будто ничего не произошло. Даже мой знакомый парикмахер на вопрос: «Ну как же воюем?» – только посмотрел на меня и ничего не ответил, сосредоточенно продолжая стрижку волос. Советские люди зря не болтают там, где их все знают, даже в такие минуты.
Выйдя из парикмахерской, я увидел картину взбудораженного города. Люди бежали по улицам. Они торопились что-то сделать. Трамваи, наполненные обычно в воскресные дни, осаждались сверх всякой меры. Новость была двойная. Во-первых, война с Германией и Финляндией. Во-вторых, она уже происходит около 12 часов. С минуты на минуту, следовательно, можно ждать налета. По радио после выступления Молотова передавалась через каждые 30–40 минут краткая инструкция поведения населения и органов ПВХО во время налета противника.
Магазины буквально штурмовались толпами людей. Все спешили купить какое-либо продовольствие, преимущественно крупу, муку, масло, сахар. «Гастроном», находившийся недалеко от моего дома, был осажден так, что вызвали двух милиционеров. Сделать что-либо они абсолютно не могли. Один из милиционеров, рассвирепев от бесплодных усилий навести порядок, кидался с жестокой руганью, не то укоряя, не то угрожая, просто на отдельных лиц, которые смущенно слушали, ничего не говорили, но продолжали по-прежнему стоять в очереди. Большие очереди образовались у сберегательных касс. Здесь господствовало относительное спокойствие. Администрация касс прекратила всякие операции и ждала указания от вышестоящих инстанций о возможности выдачи денег. Люди в очереди стояли с явно унылым видом, понимая, что ничего не получат ни по сберегательным книжкам, ни по займам. Подходя к дому, я увидел опять дворника. Он стоял все так же чинно у дома, наблюдая серьезным взглядом мечущуюся публику. Встретившись глазами со мной, он, против обыкновения, улыбнулся, как бы говоря: «Вот вам и учение». За все 14 лет это был единственный диалог между нами. В первые месяцы войны я видел его редко. Когда же начался голод, он умер одним из первых.
Созвонившись с рядом лиц по телефону и обменявшись впечатлениями, я занялся немедленно приведением в порядок всех дел на случай всяких событий. Одновременно собрал минимум вещей для спасения при бомбежках и пожарах. Вечером я пошел, как намеревался еще раньше, по одному делу. Город являл вид все того же встревоженного людского муравейника. Магазины по-прежнему осаждались толпами людей. В отличие от обычного на улицах не было большого числа пьяных, попадались только отдельные фигуры. Возвращаясь домой, я увидел небольшую группу людей, стоявших на углу улицы у радиоприемника. Передавалась все та же утренняя речь Молотова. Слушатели были в явно подавленном настроении. Особенно бросилась в глаза простая, уже пожилая женщина, мать, видимо, многих детей. На нее обратил внимание и проходивший мимо высокий сильно пьяный рабочий. До радио ему не было никакого дела, а человека в горе решил утешить. «Ты что, – ободрительно обратился он к ней. – Ты ничего, не смущайся, нас много, мы сильны», – закончил он, взмахнув в воздухе рукой и повысив голос. На фоне встревоженных людей эти пьяные утешения выглядели грустно.
Вечером к нам пришли знакомые и мы слушали радио. Передавался ряд приказов правительства, вызванных военными событиями. Огонь не зажигали. Нужно было бы делать затемнение и закрывать окна, но к этому не располагала духота. Все сидели молча…За громким вещанием радио в сумерках белой ночи выступали, казалось, уже большие грозные события, вторгшиеся в жизнь страны, в жизнь каждого отдельного человека.