- О чем вам будет угодно... Я к вашим услугам! - воскликнул Уотервил.
Она кинула на него взгляд - не высокомерный, напротив, чуть ли не умоляющий, - казалось, говоря: "Пожалуйста, будьте со мной проще... как можно проще". Затем оглянулась, словно в комнате были еще люди; ей не хотелось, чтобы создалось впечатление, будто она предумышленно зашла сюда, будто ей нужно побеседовать о чем-то с ним наедине. Но, так или иначе, она была здесь и продолжала свою речь:
- Когда сын сообщил о своем желании пригласить вас в Лонглендс, я очень обрадовалась. Конечно, нам приятно видеть вас у себя, но к тому же... она замялась на мгновение, затем добавила просто: - Я хочу спросить вас о миссис Хедуэй.
"Так я и знал!" - вскричал про себя Уотервил. Но внешне он ничем себя не выдал, лишь улыбнулся как можно приятнее и сказал:
- Я вас слушаю.
- Вы не рассердитесь на меня? Надеюсь, что нет. Мне больше некого спросить.
- Ваш сын знает миссис Хедуэй куда лучше, чем я, - Уотервил произнес эти слова без всякого намерения ее уязвить, просто чтобы выйти из трудного положения, и сам был напуган тем, какой издевкой они прозвучали.
- Не думаю, чтобы он ее знал. Она знает его, но это вовсе не одно и то же. Когда я спрашиваю его о ней, он отвечает мне, что она обворожительна. Она действительно обворожительна, - произнесла леди Димейн с неподражаемой сухостью.
- Вполне с вами согласен. Она очень мне нравится, - радостно подхватил Уотервил.
- Тем проще вам высказать о ней свое мнение.
- Хорошее мнение, - сказал, улыбаясь, Уотервил.
- Конечно, если оно хорошее. Я буду счастлива его услышать. Я только того и хочу - услышать о ней что-нибудь хорошее.
Казалось бы, после этого Уотервилу оставалось одно: разразиться хвалебной речью в честь своей загадочной соотечественницы, но он понимал, что в этом таится не меньшая опасность.
- Я могу сказать лишь одно: она мне нравится, - повторил он. - Она была очень мила со мной.
- Она, по-видимому, всем нравится, - сказала леди Димейн, сама не ведая, сколь патетически звучат ее слова. - Она, бесспорно, очень забавна.
- Она очень доброжелательна, она полна благих намерений.
- Что вы называете благими намерениями? - спросила леди Димейн чрезвычайно любезно.
- Ну, я имею в виду, что она сама расположена к людям и хочет расположить их к себе.
- Разумеется, вы не можете ее не защищать. Ведь она американка.
- Защищать?.. Для этого надо, чтобы на нее нападали, - со смехом возразил Уотервил.
- Вы абсолютно правы. Мне нет надобности указывать на то, что я на нее не нападаю. Я не стану нападать на свою гостью. Я только хочу хоть что-нибудь узнать о ней, и, если сами вы не хотите мне в этом помочь, возможно, вы хотя бы назовете кого-нибудь, кто это сделает.
- Спросите у нее самой. Она ответит вам в ту же минуту.
- То, что она говорила моему сыну? Я ее не понимаю. Сын не понимает ее. Все это очень странно. Я так надеялась, что вы, быть может, что-нибудь мне объясните.
Несколько секунд Уотервил молчал.
- Боюсь, я не сумею объяснить вам миссис Хедуэй, - произнес он наконец.
- Значит, вы признаете, что она весьма своеобразна.
Уотервил опять помолчал.
- Ответить на ваш вопрос - было бы взять на себя слишком большую ответственность.
Уотервил чувствовал, что поступает неучтиво; он прекрасно знал, чего именно ждет от него леди Димейн, но не собирался чернить репутацию миссис Хедуэй ей в угоду. И вместе с тем его деятельное воображение помогло ему понять и даже разделить чувства этой хрупкой, чопорной, строгой женщины, которая - это было нетрудно увидеть - искала (и нашла) свое счастье в культе долга и в предельной верности двум или трем объектам ее привязанности, избранным раз и навсегда. При ее взгляде на вещи миссис Хедуэй действительно должна казаться ей антипатичной и даже опасной. Однако Уотервил тут же понял, что леди Димейн восприняла его последние слова как уступку, которая может ей помочь.
- Значит, вы знаете, почему я вас о ней спрашиваю?
- Думаю, что догадываюсь, - сказал Уотервил все с тем же неуместным смехом. Смех этот звучал глупо даже в его собственных ушах.
- А если знаете, вы должны мне помочь.
При этих словах голос изменил ей, в нем послышалась дрожь, выдавшая ее страдание. Страдание было глубоко, иначе она не решилась бы обратиться к нему, в этом не было никакого сомнения. Уотервилу стало ее жаль, и он решил быть как можно серьезнее.
- Если бы я мог вам помочь, я бы помог. Но я в очень трудном положении.
- Не в таком трудном, как я. - Она не останавливалась ни перед чем, она буквально молила его о помощи. - Я не думаю, что у вас есть какие-нибудь обязательства перед миссис Хедуэй... вы кажетесь мне совсем разными людьми, - добавила она.
Уотервилу было отнюдь не безразлично, когда сравнение с кем-нибудь другим оказывалось в его пользу, но слова леди Димейн несколько скандализировали его, словно она пыталась его подкупить.
- Меня удивляет, что миссис Хедуэй вам не нравится, - решился он заметить.
Леди Димейн несколько мгновений смотрела в окно.
- Не думаю, чтобы вас это действительно удивляло, хотя, возможно, вы стараетесь в этом убедить себя. Но мне, во всяком случае, она не нравится, и я даже представить не могу, почему она понравилась сыну. Она очень хороша собой и, по-видимому, очень умна, но я ей не доверяю. Не знаю, что на него нашло, в нашей семье на таких не женятся. Вряд ли она человек нашего круга. Я совсем иначе представляю себе женщину, которую хотела бы видеть его женой... Наверно, вам ясно, о чем я говорю. В ее жизни есть многое, чего мы не понимаем. Сын не понимает этого так же, как я. Если бы вы могли хоть что-нибудь объяснить, вы оказали бы нам огромную услугу. Я ничего не скрываю от вас, хотя мы видимся впервые; я просто не знаю, к кому мне обратиться. Я чрезвычайно встревожена.
Нетрудно было догадаться, что она встревожена, голос ее звучал все горячее, глаза сверкали в сгущающемся сумраке.
- Вы уверены, что существует опасность? - спросил Уотервил. - Он уже сделал ей предложение, и она его приняла?
- Если я стану ждать, пока они все решат, будет поздно. У меня есть основания полагать, что сын еще не обручился, но он сильно запутался. Вместе с тем у него очень неспокойно на душе, это еще может его спасти. Честь для него превыше всего. Его не может не смущать ее прошлое; он не знает, что и думать о тех вещах, которые стали нам известны. Даже то, что она сама рассказывает о себе, крайне странно. Она была замужем четыре или пять раз и неоднократно разводилась... этому просто трудно поверить. Она говорит ему, что в Америке на это смотрят по-иному, и, осмелюсь сказать, у вас о многом свои представления, но, согласитесь, всему есть предел. Она, видимо, вела очень беспорядочный образ жизни... боюсь, были даже публичные скандалы. Это ужасно, с такими вещами невозможно примириться. Сын не говорит мне всего, но я достаточно хорошо его изучила, чтобы самой обо всем догадаться.
- А он знает о нашем разговоре? - спросил Уотервил.
- Понятия не имеет. Но не скрою, что я повторю ему все, что будет свидетельствовать против нее.
- Тогда я лучше ничего не скажу. Это очень щепетильный вопрос. Миссис Хедуэй некому тут защитить. Нравится она или нет, это другое дело. Но я не видел с ее стороны ни одного неподобающего поступка.
- И ни о чем не слышали?
Уотервил вспомнил слова Литлмора о том, что бывают случаи, когда честь обязывает мужчину солгать, и подумал, не такой ли сейчас случай. Леди Димейн вызвала его сочувствие, она заставила его поверить, что у нее действительно есть повод для беспокойства, он видел, какая пропасть лежит между нею и напористой маленькой женщиной, жившей в западных штатах с издателями тамошних газет. Леди Димейн совершенно права, не желая иметь ничего общего с миссис Хедуэй. И если на то пошло, его отношения с этой дамой не налагают на него обязанности кривить ради нее душой. Он не искал ее знакомства, напротив, Она стремилась познакомиться с ним, она пригласила его к себе. Но при всем том он не мог "продать" ее, как говорят в Нью-Йорке; это претило ему.
- Боюсь, я действительно ничего не могу сказать. Да это-ничего не изменило бы. Ваш сын не откажется от нее потому только, что она мне отчего-то не нравится.
- Если бы он знал, что она поступала дурно, он бы от нее отказался.