- А мне нет, меня мало заботит судьба прекрасного старинного рода.
- Ну, разумеется, ведь ты ни в чем здесь не заинтересован... как и я. Но ты считаешь, что она ведет себя красиво и пристойно?
- Миссис Хедуэй не непристойна, ты заходишь слишком далеко. Не забывай, что она - моя давнишняя приятельница.
Голос Литлмора звучал сурово: миссис Долфин явно позабыла, как, по понятиям англичан, подобает относиться к братьям.
Однако она забылась еще больше.
- Ну, если ты и сам в нее влюблен... - проговорила она вполголоса, отворачиваясь от него.
Литлмор ничего не ответил, ее слова никак его не задели. Наконец, чтобы покончить с этим, он спросил, чего же надо от него старой даме? Чтобы он вышел на Пиккадилли и сообщил всем прохожим, что однажды даже родная сестра миссис Хедуэй не знала, кто ее муж?
В ответ миссис Долфин прочла ему письмо леди Димейн. В то время как она вновь складывала его, Литлмор воскликнул, что в жизни еще не слыхивал ничего подобного.
- Это очень грустное письмо... это мольба о помощи, - сказала миссис Долфин. - Весь его смысл в том, что она хочет повидаться с тобой. Она не пишет этого прямо, но я читаю между строк. Да она и говорила мне, что ей крайне необходимо тебя увидеть. Уверяю тебя: поехать к ней - твой прямой долг.
- Поехать, чтобы поносить Нэнси Бек?
- Поезжай и превозноси ее, если хочешь! - Весьма неглупый ответ со стороны миссис Долфин, но ее брата не так-то легко было поймать. Он отнюдь не разделял ее взгляда на то, что является его долгом, и категорически отказался переступить порог дома ее светлости.
- Тогда она сама приедет к тебе, - решительно сказала миссис Долфин.
- Что ж, я скажу ей, что Нэнси Бек - ангел.
- Если ты можешь сказать это положа руку на сердце, леди Димейн будет счастлива слышать твои слова, - ответила ему миссис Долфин, беря со стула мантилью и перчатки.
На следующее утро, встретив, как обычно, Руперта Уотервила в клубе Сент-Джордж (*25), предоставлявшего свои гостеприимные стены благородным секретарям дипломатических миссий и туземцам тех стран, которые эти секретари здесь представляли, Литлмор сообщил своему другу, что его пророчество сбылось, - леди Димейн ищет с ним встречи.
- Сестра прочитала мне ее письмо. Удивительное письмо, - сказал он.
- В каком смысле?
- Она до того напугана, что готова на все. Может быть, это и жестоко с моей стороны, но ее испуг меня смешит.
- Вы находитесь в положении Оливье де Жалэна из "Demi-Monde", - заметил Уотервил.
- Из "Demi-Monde"? - переспросил Литлмор; он не так уж был силен в литературе.
- Ну, помните, та пьеса, что мы видели в Париже? Или Дон Фабриче в "L'Aventuriere". Грешная женщина пытается выйти замуж за почтенного человека, который не знает, до какой степени она грешна, и они - те, которые это знают, - вмешиваются и толкают ее назад.
- Да, вспомнил. Чего только они на нее не наговорили!
- Зато помешали браку, что самое главное.
- Да, если вас это волнует. Один из них был близкий друг жениха, другой - его отец. Димейн мне никто.
- Он очень приятный человек, - сказал Уотервил.
- Что ж, пойдите и доложите ему.
- Сыграть роль Оливье де Жалэна? Нет, не могу: я не Оливье. Но хотел бы, чтобы он здесь появился. Право же, нельзя позволить, чтобы миссис Хедуэй пробралась в общество.
- Господи, хоть бы они оставили меня в покое, - пробормотал Литлмор, уставившись в окно.
- Вы все еще придерживаетесь прежних взглядов? Вы готовы лжесвидетельствовать в ее пользу? - спросил Уотервил.
- Я могу просто отказаться отвечать на вопросы... даже на этот вопрос.
- Как я вам уже говорил, это будет равносильно приговору.
- Пусть это будет равносильно чему угодно. Я думаю, я уеду в Париж.
- Ну, это все равно что не отвечать на вопросы. Пожалуй, лучшего вы ничего не можете сделать. Я много думал обо всей этой истории, и, право же, мне кажется, если глядеть на это с точки зрения света, ее, как я уже сказал, нельзя пропустить в общество.
У Уотервила был такой вид, будто он смотрит на все происходящее откуда-то с высоты; тон его голоса, выражение лица - все говорило о том, что он вознесся в подоблачную высь, отчего раздражение, вызванное в Литлморе сентенциями его молодого друга, еще усилилось.
- Нет, черт возьми, им не удастся прогнать меня отсюда! - внезапно воскликнул он и вышел из комнаты, сопровождаемый взглядом своего собеседника.
10
На следующее утро после этого разговора Литлмор получил от миссис Хедуэй письмо - коротенькую записку всего в несколько слов: "Я буду дома сегодня днем. Не придете ли вы ко мне в пять часов? Мне очень надо с вами поговорить". Он не послал ей никакого ответа, но в час, указанный хозяйкой уютного домика на Честерфилд-стрит, стучался у ее дверей.
- Нет, вы меня не понимаете, вы не знаете, что я за женщина! воскликнула миссис Хедуэй, как только он переступил порог.
- О, боже!.. - простонал Литлмор, падая в кресло. Затем добавил: - Не начинайте все с самого начала.
- Именно начну... об этом я и хотела говорить. Для меня это очень важно. Вы не знаете... не понимаете меня. Вам кажется, что понимаете, а на самом деле - нет.
- Но не из-за того, что вы не старались мне объяснить... много-много раз! - и Литлмор улыбнулся, хотя с тоской думал о том, что ему предстоит. В конечном итоге можно было сказать одно: миссис Хедуэй до смерти ему надоела. Она не заслуживает того, чтобы ее жалеть.
В ответ миссис Хедуэй гневно взглянула на него; казалось, лицу этому была незнакома улыбка; черты ее заострились, глаза метали молнии, она выглядела чуть ли не старухой - ее просто нельзя было узнать. Но тут же она сердито рассмеялась.
- Мужчины так глупы! Они знают о женщинах только то, что женщины говорят им о себе. А женщины нарочно их дурачат, чтобы убедиться в том, насколько они глупы. Вот и я рассказывала вам всякие небылицы для развлечения, когда мне было скучно. Если вы им поверили, не моя вина. Но сейчас я говорю серьезно. Я хочу, чтобы вы по-настоящему меня узнали.
- А я не хочу. Я и так достаточно знаю.
- Что значит - достаточно?! - вскричала она, и ее лицо запылало огнем. - Какое вы имеете право вообще что-нибудь обо мне знать?!
Бедняжка, в своей страстной целеустремленности она вовсе не обязана была быть последовательной, и громкий смех, которым Литлмор встретил этот вопрос, наверно, показался ей чрезмерно жестоким.
- Все равно вам придется выслушать то, что я хочу сказать. Вы считаете меня дурной женщиной... вы не уважаете меня; я уже говорила вам это в Париже. Не спорю, я делала вещи, которые сейчас сама себе не могу объяснить, я полностью это признаю. Но я совершенно переменилась и хочу переменить свою жизнь. Вы должны это понять, должны увидеть, чего я хочу. Я ненавижу свое прошлое, я презираю его, я гнушаюсь им. Мне приходилось идти тем путем, которым я шла, пробуя то одно, то другое... Но теперь я получила то, что хочу. Чего вам надо - чтобы я стала на колени перед вами? Что же, и стану, мне так нужна ваша помощь... Лишь вы можете мне помочь... никто, кроме вас... они все только ждут, решится он или нет. Я просила вас об этом в Париже и прошу сейчас; мне без вас не обойтись. Замолвите за меня словечко, бога ради! Вы же и пальцем не шевельнули, не то я бы уже об этом знала. Это все сразу изменит. Или если бы ваша сестра навестила меня... тогда бы мне не о чем было волноваться. Женщины безжалостны, да и вы тоже. Не в том дело, что она такая уж важная персона, многие из моих друзей поважнее нее! Но она - единственная женщина, которая _знает_, и людям известно, что она знает. _Ему_ известно, что она знает, известно и то, что она ни разу не нанесла мне визита. Она меня губит... губит! Я так хорошо понимаю, чего ему нужно... я сделаю все, я наизнанку вывернусь, я буду ему идеальной женой. Старуха станет меня обожать, когда познакомится со мной поближе... так глупо, что она этого не видит. Все, что было у меня в прошлом, осталось позади, отвалилось, как шелуха. Это жизнь другой женщины. Я нашла здесь то, что искала, я была уверена, что найду это когда-нибудь. Что мне еще оставалось делать во всех тех ужасных местах? Мне приходилось брать то, что я могла. Но теперь, наконец, я попала в страну, которая мне по сердцу. Я хочу, чтобы вы были ко мне справедливы, вы никогда не были справедливы ко мне. Для этого я сегодня и послала за вами.