Впереди, указывая дорогу, шел высокий чернобородый чабан. Он нес на руках, как мать грудное дитя, маленького ягненка. Детеныш спал, доверчиво уткнув мордочку под мышку человеку. Лицо чабана было печально, а в сухих воспаленных глазах застыло немое отчаяние. Вера с замершим сердцем узнала в нем старого чабана колхоза, отца Джумаша и сына Жакупа. Чабан робко подошел к старику и почтительно поздоровался. Жакуп-ата заговорил первый. Как только раздался его слабый старческий голос, смолкли тревожные переговоры людей. Старик, хватаясь отчаянно то за голову, то за бороду, то грозя кому-то маленьким, сухим кулачком, зло кричал на сына, а тот стоял, сгорбив беспомощно могучие плечи и опустив обреченно голову.
— О чем говорит Жакуп-ата? — тихо спросила Вера поившего рядом Джумаша.
Юноша с мучительным стыдом отвел глаза и тихо ответил:
— Много овец и ягнят погибло, вот какое дело. Дедушка очень сердится. Он говорит отцу: «Не приходи больше в колхоз, даже с повинной. Ты оплевал мою бороду!».
— Ты толком говори, что случилось с отарами? — закричал вдруг незаметно подошедший Кирпичников.
— Суховей два дня дул, — сказал Джумаш.
И все вспомнили, что эти дни стоял особенно палящий душный зной.
— Суховей подул, барханы побежали, как волны в мире. Чабаны говорят, и старые пески поднялись, колодцы засыпали. Не дошел отец с отарами до Колдасана, суховей не пустил. Он обратно пошел, сюда, на наши колодцы. Без воды шли. Чабаны сами не пили, овцам воду отдали. Разве капля поможет? Видишь, какие пришли?
Джумаш с суровым лицом отошел от Веры и Кирпичникова. Они переглянулись и тотчас услышали хриплый глухой голос:
— Жив-здоров, агай-жан? Аман-ба, инженер-жан!
Это был отец Джумаша. В глазах его не растаял еще стыд после суровых слов старика, а взглянув на отошедшего сына, он горько улыбнулся:
— Глядите, и сын стыдится меня, не хочет со мной говорить и дать отцу воды. Интересные времена настали. Э, агай-жан?
Говоря это, он облизывал сухие, потрескавшиеся губы.
Вера схватила полное ведро и молча протянула его Молдабаеву. Чабан опустил ягненка на землю и припал к ведру всем лицом. А ягненок, трогательно неуклюжий, широко расставив длинные, еще шатающиеся ноги, сделал несколько шагов и упал у ног Веры. Она взяла его на руки и прижала к груди. Доверчивый, курчавый, теплый, пропахший полынной пыльцой, он вызывал нежность и жалость.
Напившись, Молдабаев плеснул водой в лицо и счастливо вздохнул:
— О, это стоит целого мира! В старое время эту радость отнимали у нас баи. Они стояли у колодцев с плеткой и били бедняков. Тогда бай к воде не пускал, теперь суховей не пустит? Это дело кончить надо! — взмахнув ребром ладони, он точно отрубил что-то.
Видно было, что каждая жилка в нем трепетала от гневной ярости. И сразу же улыбнулся, увидев ягненка на руках девушки, погладил его и ушел к отарам.
Когда Вера вернулась в лагерь, там вьючили верблюдов: Кирпичников приказал менять стоянку. На партию и на отары колодцев не хватило бы, а старший чабан рассчитывал дать здесь двухдневный отдых измученным стадам. Было решено, что Андрюша пойдет с караваном к месту новой стоянки, намеченной Кирпичниковым на карте, а сам Николай Николаевич и Вера отправятся на свои маршруты и, не теряя времени, будут работать.
— Действительно, времени терять нельзя! — взволнованно сказала Вера. — Давайте быстро-быстро собираться!
Кирпичников посмотрел на нее как-то особенно остро, но ничего не сказал и повернулся к студенту:
— Вы за меня остаетесь, Андрюша. Смотрите, чтобы порядок был. За все ваша голова в ответе!
Андрюша с шутливой почтительностью поднес перчатку к шлему и очумело вытаращил глаза:
— Р-р-рад стараться, ваше сиясь! Все будет в порядке, авторитетно заявляю!..
По тропе, на которую свернули Кирпичников и Вера, они вместе ехали недолго. Николай Николаевич сухо пожелал Вере удачи и свернул в сторону. Она в ответ по привычке только прищурилась и вдруг поймала себя на мысли об известняке. Ей вдруг очень захотелось найти эту «презренную осадочную породу»!
С компасом в руке Вера огляделась, определяя азимут. Вокруг нее раскинулась ослепительная беспредельность пустыни. Лишь на горизонте бродили смерчи, падали, снова вставали и снова брели, крутясь и качаясь, как пьяные. И там, где бродили смерчи, вытянулись в широтном направлении маленькие островки древних гор — отроги Урала, пришедшего сюда из льдов Арктики. Но… Урал ли это? А может быть, прав Николай Николаевич? Может быть, это останцы Тянь-Шаня? Хорошо, хорошо, это потом! А сейчас — известняк! Только известняк!