— Хунцзянь, действительно, не пьет. Но чтобы не обижать хозяина, он немножко выпьет. Правда?
Услышав, как Су встала на защиту Фана, Чжао мысленно пожелал, чтобы вино в его рюмке превратилось в горючее. Этого не произошло, и все же Фану показалось, что огненная струя от кончика языка потекла к его груди. Тем временем официант принес философу, до сих пор пившему только чай, бутылку подогретого молока. Тот наполнил бокал, попробовал и сказал:
— В самый раз, не слишком теплое, не слишком холодное. — Затем он извлек из кармана пакет с каким-то заграничным лекарством, отсчитал четыре таблетки и проглотил их, запив молоком.
— Господин Чу следит за своим здоровьем, — заметила Су.
— Было бы куда лучше, если бы у человека была только душа! — ответил, переведя дух, философ. — Я вовсе не ношусь со своей плотью, однако стараюсь ублажить ее, чтобы она мне не мешала. А молоко хорошее, свежее.
— Стал бы я тебя обманывать! — сказал Чжао. — Мне твои привычки известны — перед твоим приходом я каждый раз ставлю в холодильник бутылку молока. Раз ты такой молокопоклонник, я как-нибудь познакомлю тебя с мисс Сюй. У нее своя молочная ферма, пусть она позволит тебе сосать прямо из вымени. Сегодня я все напитки — сок, вино и молоко — принес с собой, на ресторан не надеюсь. А еще есть кое-что для тебя, Вэньвань. Твое любимое!
— Говори скорее, что! А то у меня от нетерпения голова разболится!
— Теперь я буду знать, что ты любишь. В следующий раз тоже принесу, — вмешался в разговор Фан.
— Не говори ему, Вэньвань! — не без ревности в голосе произнес Чжао.
— За границей мне так хотелось утиных потрохов по-гуандунски, да где их достанешь. В прошлом году, как только вернулась, брат принес мне столько, что я потом маялась несколько дней. Ты что, хочешь повторить этот опыт? — сказала Су, как бы извиняясь за свою слабость.
— Утиные и куриные потроха в западной кухне не ставят ни во что, — заметил Фан. — В Лондоне я видел, как их целыми ящиками скупали за гроши, чтобы кормить кошек.
— У англичан кухня однообразнее, чем у американцев, — подхватил Чжао. — А вообще на Западе слишком консервативны и привередливы в еде — не то что мы, китайцы. Нам любое мясо подавай — не откажемся. И готовят там как-то бездарно — сварят курицу, сольют бульон и обгладывают кости. Смех один!
— Это что! Вот в семнадцатом веке, когда чай из Китая начали привозить в Европу, его варили в кипятке целыми фунтами, потом воду выливали, а листья жевали с перцем и солью!
Сообщение Фана вызвало общий хохот. Затем слово взял Дун:
— Это напоминает рассказ о чудаке, который заливал лунцзин[85] куриным бульоном. И еще: когда почтенный Чэнь, о котором я упомянул, еще при Гуансюе служил в Пекине, кто-то привез ему из-за границы банку кофе. Он решил, что это нюхательный табак, и долго потом не мог прочистить нос. У него написано об этом в стихах.
— Вот что значит быть потомком старинного рода! Сколько интересного услышали мы о давних временах! — воскликнул Фан.
Тут философ кашлянул и поправил пенсне:
— Вы меня о чем-то спросили, господин Фан?
— Когда? — удивился тот.
— До того, как пришла мисс Су. Кажется, о философских проблемах, которыми я занимаюсь? — На этот стандартный вопрос у Чу был давно заготовлен ответ, но появление Су помешало его обнародовать. — Строго говоря, такая форма выражения не совсем верна. Сталкиваясь с проблемой, философ прежде всего выясняет, действительная ли проблема перед ним или псевдопроблема, которую не нужно и невозможно решить. Если это действительно проблема, то он изучает способы ее решения — годится ли традиционный метод, или он нуждается в исправлении. Вы, очевидно, хотели узнать, решением каких проблем я занимаюсь?
Фан удивился, Дун заскучал, Су ничего не поняла, а Чжао воскликнул:
— Прекрасно! Какой тонкий анализ! Просто великолепно! Хунцзянь, хоть вы и занимались философией, но сегодня его взяла. После такого блестящего рассуждения нельзя не выпить!
Уступая настояниям хозяина, Фан через силу сделал пару глотков.
— Синьмэй, я ведь проболтался на философском факультете всего год, успел прочесть разве что какие-то справочные пособия. Я могу быть лишь скромным учеником господина Чу.
— Ну, что вы! Правда, судя по вашим высказываниям, вы отдавали предпочтение отдельным авторам. Но так можно изучать историю философии, но не собственно философию, стать в лучшем случае профессором философии, но не мыслителем. Я люблю думать своей головой, а не чужой. Я читаю художественную и естественно-научную литературу, а к философским сочинениям обращаюсь лишь в крайних случаях. Большинство из тех, кто ныне именует себя философами, на деле таковыми не являются, потому что изучают лишь чужие труды. Строго говоря, их следует называть не философами, а филофилософами.