— Кто преподавал вам родную литературу в университете? — без особого интереса спросил Дун.
Среди учителей Фана не было обладателей звучных имен, таких, как Бертран Рассел или Чэнь Саньюань, которыми можно было бы щеголять весь вечер, как гаванской сигарой. Поэтому он ответил:
— Сплошь люди малоизвестные, но для таких студентов, как мы, и они были слишком хороши. Господин Дун, я действительно не разбираюсь в поэзии; прочесть старые стихи еще могу, но сочинять — увольте!
Дун усмехнулся:
— А какие стихи вы читали? Небось «Шкатулку, расписанную ласточками» да «Хижину среди людей»?[88]
— Почему именно их?
— Потому что обычно студенты, учившиеся за границей, в состоянии понять только эти стишки. Кто учился в Японии, превозносят Су Маньшу, в котором текла японская кровь, кто ездил в Европу — хвалит Хуан Цзуньсяня. Им и невдомек, что были еще Су Дунпо и Хуан Тинцзянь![89]
— Я тоже училась за границей и поэтому не знаю, кого из поэтов последних десятилетий, писавших в старом стиле, следует считать наилучшими. Может быть, господин Дун просветит нас?
— Разумеется, Чэнь Саньюаня![90] Это крупнейший поэт за последние шесть веков. Я уже говорил, что имена знаменитых поэтов, начиная с танских времен, можно объединить в четыре географические группы: «холмы», «долины», «горы» и «равнины». «Холмов» было три: Ду Шаолин, Ван Гуанлин (слышали о таком?) и Мэй Юаньлин. «Гор» — целых четыре: Ли Ишань, Ван Баньшань, Чэнь Хоушань и Юань Ишань. «Долин» — две: Ли Чангу и Хуан Шаньгу. А вот «равнин» всего одна: Чэнь Саньюань! — Тут Дун торжествующе поднял большой палец левой руки.
— А нельзя ли добавить еще и «по», то есть «склон»? — робко спросил Фан.
— Вы имеете в виду Су Дунпо? Он уступает названным мной[91].
Фану захотелось познакомиться с собственными стихами этого оригинала, позволяющего себе принижать самого Су Дунпо. К его просьбе присоединилась Су. Дун Сечуань раздал присутствующим несколько листков, а сам откинулся на стуле, всем своим видом показывая, что отзывы невежд его нимало не интересуют. Некоторые строки показались Фану интересными, другие — темными и надуманными. Тем не менее он вместе со всеми похвалил прочитанное. Дун принял комплименты с устало-снисходительной миной, как избалованный поклонением толпы кумир.
Хозяин предложил осушить по полному за такие хорошие стихи. Фан выпил бокал залпом, стараясь, чтобы вино не обожгло язык и гортань, но почувствовал при этом неприятные позывы в желудке. Стерпеть их стоило ему большого труда.
— До сих пор ямочки на щеках жены видел он один, а теперь все мы можем наслаждаться ими в стихах, — высказался философ.
— Какой смысл говорить о стихах с непосвященными! — Дун старался не выказывать раздражения. — Толкуете бог весть о чем, а скрытых цитат из классики не видите!
— Просим прощения и штрафуем себя еще одним бокалом, — возгласил Чжао. — А господина Фана, которому полагалось бы первому найти эти цитаты, — двумя!
— Хоть я тоже одна из непосвященных, но штрафной пить не буду!
— Тебя я освобождаю, но он пусть выпьет со мной. — Порядком охмелевший Чжао вновь наполнил бокалы до краев.
— Ладно, этот выпью, но больше ни-ни, хоть убейте! — Вслед за хозяином Фан влил в себя содержимое бокала и тут же опрометью бросился к плевательнице. Все съеденное и выпитое поднялось к горлу и фонтаном хлынуло наружу. Размазывая слезы, содрогаясь от спазм, он думал об одном: «Какое счастье, что Тан не видит моего позора!»
Весь испачканный, он присел у чайного столика не в силах поднять головы. Су хотела подойти к нему, но он усталым движением руки остановил ее. Дун вызвал официанта убрать в кабинете и подал Фану чашку чаю. Чу, зажав нос, распахнул окно; лицо его изображало крайнюю брезгливость, но в душе он радовался тому, что этот инцидент затмит в памяти гостей разлитое им молоко.
Видя, что Фану немного полегчало, Чжао воскликнул:
— Все в порядке, ужин еще не кончен! Вырвет его разок-другой — научится пить. Еще древние поэты писали: «Его стошнило у перил, и он не слышал лютни».
— Итак, он не обманывал нас, когда уверял, что не умеет пить, — заметил Дун. — Но, может быть, он все же знаком со стихами и философией?
— Еще и подшучивают! — не выдержала Су. — Сами ведь напоили человека! Как ты, хозяин, будешь чувствовать себя, если он вправду заболеет?
Су участливо положила руку на лоб Фана, вызвав у Чжао Синьмэя приступ смертельной ревности.
— Мне уже лучше, только голова побаливает, — сказал Фан. — Синьмэй, я виноват перед вами. Продолжайте ужин, господа, я не буду портить вам настроения и пойду домой. Надеюсь, через день-другой я повторю вам, Синьмэй, мои извинения.
88
Названия сборников произведений Су Маньшу и Хуан Цзуньсяня — видных поэтов конца XIX — начала XX вв.
91
В свою «классификацию», основанную на значении последних иероглифов (лин — «холм», шань — «гора», чу — «долина», юань — «равнина») прозваний или псевдонимов ряда поэтов VIII—XX вв., Дун Сечуань включает и действительно первоклассных — Ду Шаолин (Ду Фу), Ван Баньшань (Ван Аньши), Ли Ишань (Ли Шанъинь) и др. — и мало кому известных стихотворцев. В то же время многие великие поэты этой «классификацией» не охвачены.