Климий был доволен:
— Ты молодец! Сколько тебе лет?
— Около пятнадцати или шестнадцати. Точнее не знаю.
— Ты настойчивая. Настойчивая, как мальчишка, — подчеркнул он с приятным удивлением. — Я даже устал и замерз, пока учил тебя! Теперь спрашивай, что там тебя интересовало.
— Можно мы тоже поучаствуем? — на берег выбрались Рамичи и Нэфетис.
— Я буду рада, — улыбнулась им Таллури, — у меня много вопросов.
— Ну, друзья мои, — Климий артистично изобразил, что утирает пот со лба, — как же я рад, что вы помогали мне! Эта девчонка ни в чем не знает меры. Сначала чуть не утопила, потом едва не уморила вопросами. Если так будет продолжаться, дни мои сочтены. Который теперь час?
— Ты разрешил спрашивать и не ограничивал временем, — парировала Таллури.
— Еще и забияка, — констатировал Климий.
— А по-моему, мы славно поболтали, — Нэфетис лежал на теплом песке, раскинувшись и подложив руки под затылок. — Рамичи тоже спрашивала. Кстати, где она? А, вижу — собирает ежевику на опушке. Рамичи, — заботливо окликнул он, — не углубляйся в лес, заблудишься! — он обернулся к брату: — Мы были им полезны. Разве нет? А для ведущего, Климий, это не что иное, как начало служения! Мне это нравится!
— Если это имеет значение, скажу, что мне тоже понравилось, — тихо произнесла Таллури. — У вас я не боюсь спрашивать. А мне многое пока непонятно. Видите, я даже не знала, как надо здороваться, к кому и как следует обращаться, как проходят занятия, какие у вас, то есть здесь, в Атлантиде, праздники. И еще — о летучих машинах!
— Кстати, — вставил Нэфетис, — нам с Климием с этого года разрешено пользоваться университетской латуфой.
Да, у нас теперь есть своя латуфа, и вы с Рамичи можете иногда летать с нами.
— Это уже слишком для одного дня! — ошеломленно проговорила Таллури. — Столько счастья судьба могла бы разделить на несколько дней… Мне необходимо немного побыть одной. Можно мне отойти вон туда, к лесу?
Она отошла от друзей недалеко, легла, поджав колени к самому животу, подложила согнутый локоть под голову и стала смотреть на лес. Ей хотелось лежать так долго-долго, краем уха вслушиваясь и в голоса новообретенных друзей, и в плеск воды, и в шумы и шорохи леса.
На берегу было совсем тихо. Мягко, будто стараясь никого не потревожить, прогудел шмель, удаляясь тяжелой жужжащей спиралью в сторону леса и ежевики. Разогретый послеполуденным зноем, душистый от смолы и трав, лес стоял почти недвижно. Таллури закрыла глаза и, кажется, даже задремала.
— Живое… — пробормотала она разомлевшим от впечатлений и усталости голосом и лениво повторила погромче: — Живое.
— Что там? — тут же откликнулась Рамичи.
— Живое. Сейчас придет. И много людей…
— Она что-то хочет сказать? — прозвучал голос Климия.
— Я думаю, она что-то отсканировала там, в лесу, — с пониманием дела сообщила Рамичи.
Таллури почувствовала, что кто-то из ребят подошел и сел рядом с явным намерением поговорить. «Живое» в лесу замерло, не доходя до опушки, в боязливом ожидании.
— Ты мешаешь, — Таллури с сожалением приоткрыла глаза — рядом сидел Климий. Он вопросительно поднял брови. — Мешаешь, — бесцеремонно повторила Таллури, — оно не выйдет, если ко мне будет много внимания.
— А ты непременно хочешь, чтобы «оно» вышло? — он произнес «оно» насмешливо-недоверчиво. — Здесь много животных.
— Да, — коротко кивнула Таллури. — И оно хочет.
Климий хмыкнул, но отошел, пробормотав напоследок:
— Я буду рядом.
— И я, — удивившись его беспокойству, на всякий случай пообещала Таллури.
Она опять закрыла глаза: «Небольшое животное. Молодое, пушистое, без родителей. Немного боится. Ну, иди же сюда, — она позвала его, как звала лошадь в горах у Энгиуса, и не сомневалась, что ее услышат. — Иди. Если хочешь».
Немного похрустев, кусты на опушке раздвинулись — на поляну высунулась любопытная мордочка совсем еще молодого волка. Таллури смотрела на него не шевелясь. Она все еще была раздета и уже начала зябнуть, но двигаться было нельзя. Волк преодолел ровно полпути от леса до Таллури и замер, внимательно глядя на нее и поводя чутким влажным носом.
Каково бы ни было сейчас расстояние до ребят, Таллури чувствовала, что и Климий, и Нэфетис готовы броситься ей на помощь, если молодой зверь проявит характер. Но она не боялась. «Иди», — звала она волка. Тот хорошо «понимал» и снова тронулся к ней, бесшумно пружиня по траве молодыми сильными лапами. Таллури уже слышала, как он дышит, и ощущала, как волнами «касается» ее обнаженной кожи энергия силы и любопытства дикого зверя. Хорошее ощущение. И хорошее животное.
«Тебя любят и ждут. Порядок и дисциплина. Тебя любят и ждут… — толкнувшись от деревьев к воде и вернувшись обратно, из леса поплыли удивительные сигналы: — Тебя любят и ждут…» Сигналы были мелодичны и протяжны, они пульсировали и звали, словно напоминая о чем-то, и были похожи на голос усталой, но любящей и бесконечно терпеливой матери.
Как только Таллури «услышала» их, волк метнулся к лесу и вмиг исчез меж деревьев. Таллури вскочила и с досадой обратилась к Климию:
— Что же это такое?
— Что именно? Волк удрал?
— «Порядоки дисциплина. Тебя любят ижду-у-ут…», — также монотонно, как услышала, воспроизвела она.
— А, это! — Климий улыбнулся. — Это вывели на прогулку самых маленьких. Детская группа. Они должны много гулять на природе и все такое. Чтобы не звать их каждую минуту, как животных, им предоставляют определенную свободу — так и интереснее, и самостоятельность обретается. Но телепатический зов воспитателей они слышат. Это дети-сироты, под опекой государства, — уточнил он невесело, — их много после войны. И как только ты услышала сигнал, ведь он только на них рассчитан? Это поразительно!
— Это не поразительно, — вздохнула Таллури, — я тоже сирота. И тоже — почти с войны.
— Просто в тебе еще много детского, — мягко утешил Нэфетис.
Подошедшая Рамичи протянула ей веточку ежевики. Таллури ткнулась носом в спелые сизые ягоды, вбирая сладкий запах. Подняла голову:
— Пахнет, как в Тууле. Мой любимый запах. Мама всегда выбирала ежевичный аромат для моей одежды.
— Тебе не одиноко? — вдруг спросила Рамичи.
— Нет. Теперь мне не одиноко. Вот здесь, — она положила ладонь на сердце, — я чувствую покой. Это значит, что пусть я и не такая, как вы, не похожа, чужестранка, белокожая, темноволосая, у меня странный акцент и я не знаю обычаев, но вы приняли меня в ваши сердца. Так?
— Так, — сдержанно, но с большой теплотой в голосе отозвался Климий.
— Мне так хорошо с вами! Могу ли я поблагодарить вас так, как это принято у нас, то есть, я хотела сказать, в Гиперборее?
Ребята ободряюще закивали.
Таллури села, обхватив колени и подтянув их к подбородку. Задумалась, прикрыв глаза. И — запела. О том, как ужасно было потерять разом все самое дорогое, о том, как трудно привыкать было к чужой поначалу стране, о том, как ветре— тила она замечательных людей — ижрецаЭнгиуса, итого, кто подарил ей пирамидку, и новых друзей — Рамичи, Климия и Нэфетиса… Запела на родном языке. Когда Таллури закончила и все немного помолчали, Рамичи протянула:
— Какой же красивый язык! — в наступившей тишине стало слышно, что она трогательно всхлипывает. — А о чем эта песня?
Таллури хотела было перевести, но Климий остановил ее:
— Это надо было услышать сердцем! Я понял! — и он почти точно все пересказал то, что услышал. Потом спросил: — Ты сама сочинила?
Таллури удивленно подняла брови:
— Как это «сама»? Не понимаю.
— Что ж тут непонятного? — удивилась Рамичи. — Не было, не было песни, а потом ты взяла и придумала. Сочинила.
— Я поняла, — кивнула Таллури. — Здесь это называется, кажется, «поэт, поющий свои стихи», что-то вроде этого?
— А у вас?
— Теперья должна говорить: «Там, в Гиперборее», — она махнула рукой на север. Фраза по-прежнему царапала сознание. — В Гиперборее зазорно присваивать себе песни.