Я словно растворился во времени, не стал ощущать ни его, ни себя, будто превратился в неотъемлемую часть этого хрустящего свежестью утра.
В детстве я представлял себя то жеребенком, то цветком, то веткой большого дерева. Позже, когда мне исполнилось лет десять, я даже написал об этом стихи:
Потом мне надоело представлять себя частью природы, увлекло другое: стал допытываться у всех, каким буду, когда состарюсь. Взрослым не было дела до моих вопросов. «Поживешь, состаришься и все узнаешь», — отвечали они. Но мне не терпелось. Я вырезал из старой шубы бороду и усы, наклеил их и стал рассматривать себя в зеркало. Странное существо с большими карими, полными удивления глазами, с маленьким носиком, утыканным веснушками, с оттопыренными ушами, с длинной курчавой черной бородой и закрученными, как у гусара, усами отражалось в нем.
Тогда я был удовлетворен увиденным, «старичок» мне понравился.
К чему теперь душа тянется, рвется, что она ищет в себе, в людях, в окружающем мире?
Лодка наша причалила в очень красивом месте, у скалы, торчащей из воды и издали похожей на парус.
Мы собрали хворост, развели костер, вскипятили чай. Говорили, спорили, и было нам хорошо.
Потом я решил походить по берегу, здесь попадались обсидианы, кварциты.
Галька под ногами была очень крупной, и идти по ней трудно: подворачивались ноги.
По-прежнему было солнечно и тихо. За озером рыжела тундра, у горизонта виднелись сине-белые вершины гор.
Несколько лет назад я отдыхал в Крыму. Как-то ночью вышел на балкон и ахнул. Море светилось под луной, небо, усыпанное звездами, было седым и до боли недосягаемым. Я часа два простоял, ошарашенный красотой и покоем ночи. Тогда мне подумалось, что миллионы людей, от древних киммерийцев и тавров, пришедших в Крым тысячи лет назад, до наших дней, восхищались красотой ночного моря и неба.
Много ль людей видело красоту этих чукотских мест? Миллионы, тысячи? Нет, пожалуй, только сотни, а может, и того меньше. От этой мысли мне сейчас было приятно. И понять истоки этой радости я не хотел.
Пройдя с километр, я повернул назад.
У костра шел оживленный разговор.
— Я хорошо его знаю. Это шабашник первой гильдии, — горячился Виктор. — Он не жил на Севере, а деньгу заколачивал. В месяц по три раза летал с Чукотки в Москву, в Сочи, в Ригу — дефициты выуживал. У этого отпетого снабженца кругом знакомые были. Потом климатическую болезнь подцепил. Тогда о ней доктора понятия еще не имели. Теперь где-то на юге живет, филателией занимается: бизнес — марки втридорога перепродает. Книгу пишет о Севере. Кому нужна его книга? Что он может сказать о Севере?
— Ты о ком? — спросил я, хотя знал, о ком говорят.
— Да об этом, — Виктор назвал имя, — ты его тоже хорошо знал.
— Его уже нет в живых.
— Как нет?
— Летом, месяца три назад, умер.
— Я не знал. Конечно, о покойнике нехорошо плохо говорить, но, мягко выражаясь, он был хитрым и нечистоплотным человеком. Знал, конечно, много. Я читал его очерки в газетах — интересно. А так…
Виктор снял очки, протер их платочком, посмотрел и остался недоволен, опять подышал на стекла, тщательно протер и накинул очки на переносицу, где был красноватый отпечаток.
— Он все превращал в деньги: свой ум, книги, марки, знакомства. В литературе он был кокоткой — все время заигрывал с читателем. Я не люблю литераторов-эквилибристов-жонглеров, кто играет со словами и сюжетом, забыв о своей и читательской душе.
— Он как-то зашел ко мне в гости и увидел в туалете газету со своим очерком. Черт ее знает, как она туда попала! С тех пор я враг для него. Многолетней дружбы будто и не было. — Саша как-то обидчиво, по-детски шмыгнул носом.
— Хорошо, что есть враги! — воскликнул Виктор. — Без них жизнь вовсе бы заплесневела. Нужно искусственно их выращивать, чтобы поддерживать нужное напряжение. Недавно я заспорил с одним журналистом, который доказывал, что такие жесткие виды спорта, как самбо, бокс, борьба, хоккей не нужны человеку и в будущем он от них откажется. Дудки, от зрелищ человечество никогда не откажется! Я бы придумал более жесткие состязания, скажем, стрельба друг в друга из лука или бой деревянными мечами. Убить не убьют, а мужество будет вырабатываться.
— Тут не мужеством пахнет, — заметил Саша, — а злостью.
— Злые люди больше любят жизнь. А ты чего молчишь? — неожиданно накинулся на меня Виктор. — Присматриваешься, приглядываешься?.. Мудреца из себя корчишь? Жизнь познаешь?