И вот он пил. Хорошая водка у избранного народа, не хуже зубровки. Как он оказался в Иерусалиме – Анджей помнил смутно, зато ему хорошо врезались в память его собственные рассуждения: «раз для Хайфы я нехорош – то в "желтой зоне", там, где каждый день происходит какая-то херня, моего гипотетического влияния никто не заметит».
Пилось в Святом городе средненько. Друзей у Сталецки здесь не было, несколько приятелей из числа творческих личностей, художников-композиторов, то ли разом уехали, то ли не захотели портить карму, встречаясь с токсичным знакомым, так что парочка случайных компаний, с которыми он познакомился в кабаках, вот и все его собутыльники.
Город упорно оставался чужим. Слишком сухо, слишком ярко, слишком серо-коричнево. Слишком много.
На узеньких улочках старого города камень наконец перестал отталкивать и сделался теплым, почти домашним. Но Анджей мучался невозможностью хоть как-то переменить это почти-понимание, почти-осязаемость. Хотелось либо врасти в эти стертые камни, либо подняться вверх и стать не муравьем, а наблюдателем за этим волшебным муравейником.
Невыносимо чужой. И не еврей, и не араб, и не паломник, и не турист.
От бессмысленной и тупой тоски он решился даже сходить к Стене плача, и вот сейчас вместе с толпой пробирался через рынок, окончательно перестав понимать – куда и зачем он бредет. Они прошли бесчисленные рамки, сканеры и полицейские посты и наконец выбрались на площадь Западной Стены. Надо было бы написать какую-то записку и Анджей задумался: в голове было так пусто, что ему никак не удавалось отловить даже одну-одинешенькую мыслишку.
Вдруг он заметил, что трое или четверо человек в разных концах площади как-то странно себя ведут: один просто упал как подкошенный, другой принялся корчится, схватившись за голову, третий, держась за сердце, медленно осел на колени…
Вообще-то, здесь хватало ненормальных. Святое место всегда притягивает придурков, юродивых и откровенных безумцев. Вот хоть бы он сам… Анджей не успел додумать эту похмельно-самокритичную мысль, потому что комм вдруг заверещал предупреждением о вирусной атаке, реальность завыла множеством совершенно пронзительных сирен и взорвалась хором хлопков, истошных криков и выстрелов.
На площадь вбежали несколько десятков человек и бросились в самую гущу народа. Многие упали, сбитые снайперами, но некоторые успели добраться до людской массы и там вдруг вспухли грязными серо-коричневыми облачками. Звук разрывов Анджей почему-то так и не услышал, и пока пытался объяснить себе – почему, вдруг понял, что настала ночь.
***
- Он, кажется, приходит в себя, - прозвенел где-то в вышине голос и эхо его вдруг болезненно ввинтилось в мозг.
- Пусть еще подышит, - загудел второй голос, царапая серым войлоком глаза. Анджей попытался вздохнуть поглубже и на него навалилось море.
Он очнулся от странной качки: его голова и ноги оставались неподвижны, а туловище болталось из стороны в сторону. Сталецки попытался открыть глаза и понял, что лицо его закрыто повязкой, а дышит он через маску.
- Вы слышите меня, Анжей? – спросил женский голос.
- Да, - попытался произнести он и услышал глухое «бу».
- Очень хорошо, - продолжала женщина, - потерпите немного, скоро мы прибудем и вам помогут. Постарайтесь расслабиться и не дергаться.
Сталецки послушно начал стараться и вновь провалился в забытье. Когда он вновь очнулся, то увидел над головой серую ткань палатки, купол которой был слегка окрашен в розовый цвет. «Как будто закат…», - подумал он и вдруг почувствовал, что может совершенно свободно двигаться. Вот только в вену левой руки был введен катетер, а рядом с головой стояла капельница. Он откашлялся.
- Эй, - выговорил он хрипло, - эй, кто-нибудь!
Из глубины палатки вышла женщина в выгоревшей зеленой рубашке и светлых штанах.
- Ну вот, вам наконец стало лучше. Не торопитесь, сейчас я сниму капельницу и вы сядете.
Она ловко вытащила иглу, пшикнула на сгиб руки спреем и поддержав Анджея за плечи, помогла ему сесть, и сразу же подсунула за спину подушку.
- Я… - начал Анджей, - кто вы? Где я? Простите, я ничего не соображу…
- Не волнуйтесь, - усмехнулась она, - сейчас объясню. Можете звать меня Мара. В Иерусалиме был брейкдаун. Комплексный теракт, пробой, брейкдаун, не суть важно. Вы оказались почти в эпицентре.
- А что там произошло, на площади?
- На какой именно площади? – ответила она с горечью. – Говорят, что много всего. Я не видела. Мы получили вас уже в Иордании. Я знаю, что вы Анжей и что вас надо доставить в Царфат.
- И что дальше? – ошалело спросил Сталецки.
- Дальше я буду жить своей жизнью, а вы своей. Я передам вас так же, как и приняла, и не буду знать – ни кто вы, ни почему важны для Серой линии. Возможно, вы и сами этого не знаете. И хорошо.
- Но я не хочу… зачем мне в Царфат? Я ничего не понимаю. И что со мной было? Мара, вы как-то лечили меня?
Анджей был в совершенной растерянности. Он понимал: то, что он видел у Стены плача – и был теракт, но пробой? Серая линия?
- Давайте по порядку. У вас была довольно крепкая контузия, сильнейший психический шок и отравление комбинированным боевым токсином. Как у большинства пострадавших, надо полагать. Мы получили вас уже с первичным набором разгонок и схемой инъекций, потом нам передали еще один дополнительный набор. Даже не спрашивайте, что именно там было – я и сама не знаю. В Царфате я передам вас своим коллегам, таким же «серым курьерам», которых никогда раньше не видела и, скорее всего, больше не встречу. Могу предположить, что они должны доставить вас в какое-то безопасное место. Если вы против – возражать не стану. Можете одеться и идти куда угодно.